– Ты не первая покинутая женщина в двадцать первом веке. Нас столько, что и не сосчитать! И, представь себе, мы очень даже неплохо выживаем. Сначала действительно трудно, а потом одиночество становится необходимостью. Мы выгоняем самца из гнезда, как только он нас осеменит, все как в животном мире. Это истинное наслаждение! Вот я, к примеру, иногда устраиваю романтический ужин при свечах, для себя самой…

– Я в таком состоянии…

– Да уж вижу. Давай рассказывай все по порядку. Это давно должно было случиться. Гэри, тебе пора в школу, ты зубы почистил? Ох, все всё знали, кроме тебя. Даже неприлично!

– То же самое мне сказала Гортензия… Ты представляешь? Моя четырнадцатилетняя дочь знала то, о чем я и понятия не имела! Меня, наверное, считали не просто обманутой женой, но и тупицей вдобавок! Но, скажу я тебе, теперь мне на это плевать, и я думаю, может быть, было бы лучше так ничего и не знать…

– Злишься, что я об этом заговорила?

Жозефина посмотрела на подругу, на ее чистое, нежное лицо с крохотными веснушками на коротком, слегка вздернутом носу, и миндалевидными глазами медового цвета – и медленно покачала головой.

– Ну как я могу на тебя обижаться! Ты ведь бесхитростна как дитя. Ты самая лучшая в мире. А эта девица, Милена, тут вообще ни при чем! Если бы его не уволили, он бы на нее даже и не взглянул. Но теперь, понимаешь… то, что произошло с ним на работе – в сорок лет оказаться на обочине жизни – это невыносимо, бесчеловечно…

– Кончай, Жози. Ну вот, ты опять размякла. Сейчас окажется, что во всем виновата ты!

– Во всяком случае, я же его выгнала. И, наверное, зря. Я бы должна была проявить больше терпения, понимания…

– Жози, ты все путаешь. Так и должно было случиться. Куда лучше покончить с этим прежде, чем вы возненавидите друг друга! Давай, приходи в себя! Chin up![3]

Жозефина опять покачала головой, не в силах произнести ни слова.

– Вы только посмотрите на эту исключительную женщину! Она готова умереть со страху, оттого что ее бросил муж! Вперед, чашечка кофе, плитка шоколада, и жизнь покажется милей.

– Не думаю, Ширли. Мне так страшно! Что с нами будет? Я никогда не жила одна. Никогда! У меня ничего не выйдет. А девочки? Ведь мне теперь нужно воспитывать их одной, без отца. А я для них вообще не авторитет.

Ширли замерла на мгновение, потом подошла к подруге, взяла ее за плечи и, глядя ей прямо в глаза, спросила:

– Жози, скажи мне, что именно тебя пугает? Когда страшно, надо уметь взглянуть своему страху в лицо и назвать его по имени. Иначе он раздавит тебя, унесет мутной волной…

– Нет, не сейчас! Оставь меня… Не хочу думать.

– Сейчас. Скажи мне, чего ты боишься…

– Кто-то что-то говорил про кофе и шоколад?

Ширли улыбнулась и подошла к кофемашине.

– О’кей. Но ты так легко не отделаешься.

– Ширли, а какой у тебя рост?

– Метр семьдесят девять. Не заговаривай мне зубы. Тебе арабику или мозамбикский?

– Да какой хочешь… все равно.

Ширли насыпала кофе из пакета в деревянную ручную кофемолку, зажала ее между ног и начала монотонно крутить ручку, не сводя при этом глаз с подруги. Она говорила, что когда перемалываешь кофейные зерна, мысли тоже перемалываются и ложатся так, как надо.

– Ты такая красивая в этом переднике…

– Комплименты тебя не спасут.

– А я такая уродина.

– Надеюсь, не это тебя пугает.

– Откуда в тебе столько упрямства, от матери?

– От жизни… Ну что ты резину тянешь? Все думаешь увильнуть? Отвечай.

Жозефина подняла взгляд на Ширли и, зажав ладони коленями, начала говорить, быстро, сбивчиво, повторяя одно и то же: