Мы сидим на кухне. Чайник закипает. Она сидит на месте, где обычно сидел Андрей, который теперь превратился в серую незаметную мышь и которому ничего больше не надо. Смотрю на нее.

– И что же мы будем делать?

Она меняет тембр голоса, снова включая и свой речевой гипноз, и… Что там они еще используют в нейролингвистическом программировании? Я обращаю внимание на то, как тонко она ведет подстройку, повторяя мои движения, копируя ритм и глубину дыхания, устанавливая неосознанное доверие с последующим достижением состояния раппорта. Но я вооружен знаниями, и она пока не догадывается, что я готов.

Ставлю на стол перед ней чашку:

– Сахар?

– Нет, – отвечает она.

И тут я кладу в ее чашку два кусочка. Она еще не понимает, что это мое якобы случайное и неосознанное движение – не результат многолетней привычки, а контролируемое действие, выпад, разрушающий навязываемую мне модель поведения – выполнение ее просьб. Наверное, сейчас было бы правильно облить ее кипятком, а потом сразу же начать задавать вопросы, давить и получить в итоге фрагменты мозаики, которую мне жизненно необходимо собрать. Но я жалею ее, потому что… И теперь мне уже неясно, смогу ли я победить ее в игре, которую она ведет.

– Так что там Сергей Иванович? Собрался покинуть наш дружный коллектив?

– Да, собрался покинуть стадо, которым так ловко манипулируете вы.

– Мы снова на «вы»? Ну, впрочем, как ты хочешь… Я же тут ничего не решаю. – Она вздыхает и продолжает уже с несколько иной интонацией: – Ничем я не управляю. Просто попросили написать текст определенного содержания с определенными посылом и смыслом.

– И кто же попросил?

– Работа попросила, а у нее нет ни имени, ни фамилии. Ты же всё знаешь, он же тебе всё рассказал. А ты вот не думал, что он тебе врет, что это всё его детище, которое он закрутил вокруг тебя?

Она всё-таки нашла мое слабое место и ударила именно туда. Надо было облить ее кипятком.

У меня перед глазами возникает странная картина: будто мы сидим напротив друг друга и каждый пытается консервным ножом вскрыть оппоненту черепушку. От этой мысли становится смешно, и я расслабляюсь и, может быть, поэтому выхожу из потока ее слов, направляющих мое сознание к подозрению, что Сергей Иванович меня обманул.

– И в чем же заключается твоя работа?

– Меня просто попросили составить текст, который должен был сплачивать людей, делать их единым организмом, и потом отслеживать, каким образом они будут реагировать на наше программирование. Воздействие на внутренние убеждения и установки субъектов предполагало трансформацию, в которой на лингвистическом уровне решающее значение имеет выбор субъектами одной из позиций.

– То есть вы хотели разделить людей в соответствии с тем, какой тип отношения к дождю они выбирают?

– Именно так. Сторонники дождя – это люди, склонные к сплочению и коллективным действиям, а противники, соответственно, индивидуалисты, не принимающие чужой позиции.

– И зачем это было нужно?

– Лично меня интересовал феномен объединения и сплочения совершенно разных людей в группы под действием довлеющего фактора, а также возникновения и формирования сленгового языка, связанного с дождем…

– А меня интересует, какие задачи были поставлены перед вашей группой.

– Ой, да какие задачи можно поставить перед филологами? Я тебя умоляю! Ну изучили мы особенности формирования двух групп и каким образом между ними выстраивались социальные взаимодействия. Что ты так завелся-то? В этом же нет ничего криминального, а вот то, что делал Сергей Иванович, недопустимо.