— Там нет ничего дурного, поверь. Полковник добр со мной. Знаешь, мы даже подружились.

Отец тяжело вздохнул.

— Я трус, — вдруг вымолвил он и отвел глаза. — Хороший отец поехал бы в Морунген, увез тебя оттуда и заставил бы поступить правильно. Но я испугался. Фон Морунген безжалостен и непреклонен. Знала бы ты, что о нем болтают! Что он делал в прошлом! А мое положение… очень шаткое. Но я думаю, как его исправить.

Я посмотрела на него внимательно и впервые после нашей встречи отметила, что отец похудел, кожа на его щеках повисла складками, а глаза стали настороженными. Его жизнь изменилась. Он всегда противился новому, хотя и скрывал это. Не любил казаться ретроградом, хотя был им до глубины души. Но все же он искал пути приспособиться к новым условиям, пусть это давалось ему нелегко и происходило совсем не так, как мне бы хотелось.

В эту минуту я поняла: что бы он ни делал, доброе или гадкое, и даже подлое, он — мой отец, и я должна заботиться о нем, поддерживать его… насколько это допустят моя совесть и мое терпение. Но я не могу не любить его. И он любит меня и беспокоится о моем будущем, даже если я отвергала эту своеобразную заботу.

— Все уладится. Не надо верить слухам о полковнике. Я буду ждать тебя, — сказала я и любовно поправила его шейный платок. — Напиши, когда приедешь в Ольденбург. Мне теперь не обязательно постоянно жить в Морунгене. Я тоже вернусь домой и одного тебя больше не оставлю.

Он с сомнением покачал головой и ничего не ответил.

Прозвенел гонг. Пора было отправляться.

Я с диким восторгом и легким испугом почувствовала, как завибрировала платформа под ногами. Раздался оглушительный гудок, будущие пассажиры и провожающие на станции вздрогнули, заволновались и дружно сделали шаг назад.

Пыхтя, хрипя и грохоча, на платформу надвинулся локомотив. От его красоты и мощи захватывало дух. Людей на платформе обдало горячей волной. Пожилые супруги, с которыми мне предстояло добираться до дома, перепугавшись, повисли на плечах друг у друга, а потом никак не хотели подниматься в вагон.

Вагончики были маленькие, нарядные, и очень походили на обычные почтовые кареты, которые спешно переделали и посадили на платформы с колесами. Когда я зашла внутрь, то убедилась, что так оно и было. В салоне имелось шесть скамей, по три с каждой стороны, как в большой карете. Однако окна заменили на более прочные, в медном переплете с клепками.

Паровоз свистнул напоследок и медленно тронулся. Грохот мощной машины заглушал все прочие звуки и болезненно отдавался в сердце. Ноздри щекотал запах угля и дыма.

А когда паровоз разогнался и помчался во весь дух, пассажиры дружно зажмурились и крепко уцепились руками за края сидений.

И было от чего! Невозможно, немыслимо представить движение с такой скоростью! Мир за окнами мчался, как на заведенной паровой карусели. Выскакивали дома, полянки, деревья — и убегали прочь. Неподвижными оставались лишь облака в небе. На переездах лошади фыркали и шарахались от проносящегося чудовища, а пешеходы радостно махали.

Мало-помалу страх отступил, и фантастическое путешествие захватило так, что все три часа до Шваленберга я просидела, широко раскрыв рот и глаза.

Я представила, какой миленький уютный вокзальчик построят у нас в Ольденбурге. Небольшое каменное здание с остроконечной крышей с изогнутыми коньками, а на окнах — узорные решетки. Я видела подобное на одной из станций, которые мы проезжали. На платформе — полосатый шлагбаум и красная сигнальная будка с медным гонгом на цепи. А рядом будет стоять станционный служащий в красивом мундире с блестящими пуговицами.