– Оставьте, как есть, – попросил мистер Стенхоуп. В ответ на мой вопрошающий взгляд он указал на окно: – Мы же не хотим оказаться слишком на виду для внешнего мира.

– Ой! – Я отдернула руку от латунного колесика регулятора, как от змеиных клыков. – Вероятно, в этой комнате оставаться небезопасно.

– Вряд ли он сейчас отважится на еще одну попытку, но лучше не искушать судьбу.

Выражение лица моего собеседника было трудно различить в полумраке под гобеленовым балдахином; лишь необычайно белые зубы и белки глаз мерцали жемчужным сиянием, отражая скудный свет. Я села на стул с прямой спинкой, на котором мне вряд ли удалось бы задремать, и погрузилась в неловкое молчание.

В приходе отца посещение больных являлось весьма почетной обязанностью. С самого детства я привыкла сидеть в течение долгих часов у постели страждущих; тогда я и научилась терпению и уважительному отношению к смерти.

Хотя миссия моя была благородной, я чувствовала себя неловко в присутствии мистера Стенхоупа. Возможно, как ни странно, дело было в том, что он оставался полностью одетым, хотя теоретически это исключало любой намек на неподобающее для меня пребывание в спальне наедине с мужчиной. Однако в силу давних традиций известно: только если мужчина лежит больной, он считается вполне безопасным с точки зрения возможных неприличных действий по отношению к женской особе, находящейся рядом с ним.

Мистер Стенхоуп не выглядел достаточно больным, чтобы отбросить любую вероятность скандала, по крайне мере в моем представлении.

– Он, – наконец произнесла я охрипшим из-за долгого молчания голосом.

– Он?

– Ваш стрелок. Вы ведь знаете – или хотя бы подозреваете, – кто он.

– А вот она не стала это выяснять.

– Она?

– Ваша подруга. Ее заботило только имя моего спасителя на поле боя.

– Верно, довольно странно. Но Ирен повинуется инстинктам, и не стоит их недооценивать. И еще я должна признать, что очень часто ее дикие предположения служат ей хорошую службу. Вероятно, все дело в артистическом темпераменте.

Мистер Стенхоуп рассмеялся:

– Вероятно, во мне его нет ни капли.

– Но вы вели вполне… богемную жизнь.

– Ничего подобного, мисс Хаксли. Я вел беспорядочную жизнь – есть разница. Это гораздо хуже, чем богемная жизнь, – добавил он насмешливо. – А вот вы… вы меня удивили. Похоже, ваши дни полны приключений.

– Мои? Ничего подобного! Я законченная домоседка. Хотя, – была я вынуждена добавить для честности, – однажды я путешествовала на поезде из Лондона в Богемию без сопровождения. Это крайне непозволительно, но ситуация была отчаянной.

– На поезде? В одиночку? Вот что я имел в виду! Ваш отчаянный поступок служит цивилизованным эквивалентом моим дерзким вылазкам в логово афганских разбойников, дорогая мисс Хаксли.

– Пусть так, но меня никогда не звали Кобра.

После этих слов он стал серьезней; по крайней мере, я больше не видела блеска бледного полумесяца его улыбки.

– Хотя, – опять пришлось мне добавить для полной честности, – однажды я подписала телеграмму кодовым именем «Казанова».

– Вы? Казанова? – Он наклонился вперед, пока свет не обозначил его черты.

В то время я сама полагала, что это очень хитрая уловка.

– Попугай, – скромно объяснила я.

– Ну да, конечно. Проницательная старая птица. Вот видите? Зашифрованная телеграмма, путешествие на поезде без спутника. Вы вели жизнь, полную приключений!

– Вовсе нет! Причина была в том, что Ирен вызвала меня в Прагу. Даже Годфри – который едва знал ее тогда – отговаривал меня от поездки, но я знала, что подруга не станет меня тревожить из-за пустяка. И хорошо, что я поехала, потому что Ирен балансировала на краю пропасти. Я счастлива, что именно мое присутствие избавило ее от сплетен по поводу отношений с королем Богемии. Довольно противный человечишка, мелкий, хотя росту в нем шесть футов с лишком. – Я содрогнулась, вспоминая высокомерного монарха.