К вечеру Сергей Петрович уставал, ходил по квартире, разминался, отвисал вниз головой на шведской стенке, качал пресс, подолгу стоял в планке. В эти моменты он очень гордился собой. Но Жюли смотрела на него уже как на простого смертного, свысока. Она знала, что Повелитель, являющий свет в Сергуне, уснул, а значит, сейчас ее будут кормить, холить, лелеять, целовать между ушами, гладить животик и всячески потакать прихотям.

Нажравшись, Жу просилась на балкон. Там у нее было рандеву с местной вороной. Дважды в день птица прилетала, садилась на перила и ждала кошку. Ее не мог спугнуть даже сам хозяин, который в эти минуты восторженно застывал в проеме балконной двери и с упоением следил за встречей. Жу тоже вскакивала на перила и усаживалась в паре метров от вороны. Между ними начиналась неспешная беседа.

– Квааа, – говорила ворона. Она издавала смешной звук, отличающий ее от остальных особей.

– Мраа, – отвечала кошка, жмуря глаза.

Обмен мнениями продолжался около получаса. Ворона то приближалась, то отдалялась, хлопала крыльями, прыгала бочком по перилам, вращала головой с черными острыми глазками. Кошка потягивалась, манерничала, зевала, в общем выражая одобрение. Из них двоих Жу явно была выше по званию, потому как ворона вела себя подобострастно и держала дистанцию.

Поначалу Сергей Петрович боялся за Жюли. Шестой этаж, незастекленный балкон, толстая птица – все провоцировало несчастный случай. Но день за днем, год за годом парочка устойчиво держалась на перилах, и чувство опасности притупилось.

Ворону за шепелявость писатель прозвал Квакила. И воспел в очередном романе вместе с любимой Жюли, которая и так кочевала из произведения в произведение. Квакила периодически приносила в клюве блестящие предметы: гвозди, обертки от конфет, обломки детских игрушек. Жу благосклонно принимала дары, разрешая складировать их в пустующем цветочном горшке.

Сергей Петрович иногда устраивал ревизию и приходил в восторг от художественного вкуса вороны. Она редко повторялась. Если это был фантик, то непременно со сложным узором, если фильтр от сигареты, то обязательно дорогой, покрытый золотом, если монетка, то заграничная, бог знает кем оброненная в московских дворах. А однажды Квакила притащила крохотную серебряную ложечку с дворянским гербом на черенке.

– Сперла, плутовка! – восхитился Греков, подсыпая рубленое мясо в кормушку, приделанную к перилам.

– Квааа, – не стала возражать птица.

– Стыдно должно быть!

– Квааа, – согласилась ворона.

– Люди будут искать, раритет ведь!

– Квааа. – Квакила вспорхнула и, балансируя крыльями, вновь уселась на перилах, всем своим видом показывая, что это уже не ее проблемы.

Сергей Петрович отдраил ложечку зубной пастой и подробно описал в сцене обнаружения семейной реликвии. Вместе с вороньими подарками к нему в голову приходили новые повороты в той или иной истории. Он даже внес Квакилу в список благодарностей в конце книги. Впрочем, писатель не знал обратную сторону медали. Ворона оказалась совсем не проста. Белой и пушистой она была лишь для Жюли, поскольку считала ее высшей кастой. К другим кошкам, грязным, уличным, она относилась с презрением и всякий раз демонстрировала свое превосходство. Так, например, у черной облезлой Мани из соседнего подвала всегда отбирала еду и старалась еще больнее ущипнуть остаток драного уха.

– Сволоччччььь, – шипела на нее Маня. – Ссволочччьь, подхххалимка!

Маня не знала, как разительно отличается от блондинки с атласной шерстью и голубыми очами, что восседает на балконе шестью этажами выше. Маня о сытой жизни в тепле могла только мечтать.