Нет, кое-что все-таки изменилось. Женщина тяжело дышала, вдыхая и выдыхая через нос, отчего выбившиеся по бокам из аккуратной прически волосы взлетали и опадали. Рано или поздно дыхалка будет подводить курильщика. На лице, что так часто удерживало выражение покорной невинности, появились сетки морщин. Они располагались с поразительной ассиметричностью, словно владелица лица каждодневно нещадно эксплуатировала свою способность демонстрировать эмоции: кривилась так, что кожа скукоживалась, как после долгого воздействия воды, безжалостно терла чувствительные места вокруг глаз, растягивая и мучая кожу, и до бесконечности морщила лоб. Контраст между образом, который запомнился Дане, и нынешним был колоссальным.

На Ирине были фирменные жилет и блузка. Что-то подобное носили консультанты в одном из отделов косметики на первом этаже торгового центра. На лацкан был прикреплен бейдж с ее именем. Ирина осунулась, но усталой не казалась. Образ благополучия был отлично выдержан, когда как истина скрывалась в деталях. Женщина чуть шевельнулась, и свет скользнул по ее лицу. Так и есть. Темные круги под глазами выступали из-под слоев тональных средств. Тушь осыпалась темной крошкой на левую щеку: тюбик с засохшим нутром давно пора было сменить. На подбородке остался темный мазок – наглядный перебор при использовании консилера. 

Раньше Ирина Шацкая не позволяла себе подобные оплошности. В глазах других она всегда была едва ли неидеальной.

– Шацкая. – В конце голос матери сбился на хрипоту. Она больше не произнесла ни слова, словно уверившись, что сказанного вполне достаточно для полноценного приветствия.

На мгновение в глазах Ирины вспыхнули огоньки, и взгляд жадно прошелся по Дане.

«Да, я же всегда напоминала ей отца».

Но перед ней был не Арсений. Осознание этого постепенно притушило пламя. Ирина устало отклонилась назад и присела на выступ подоконника.

– Думала, ты укатила заграницу, – сухо сообщила она. – Ты же полиглот.

– Я не могла. – Даня почувствовала, как внутри растет пустота. – Тогда бы Геру, Лёлю и Киру отдали бы чужим.

– Ум-м, – протянула Ирина. Ни единой эмоции.

– Ведь тебя лишили родительских прав. – Даня сделала резкий бесшумный вдох. – Пару месяцев назад.

Ирина молча смотрела на нее.

«Она продолжает пить». – Даня была в этом более чем уверена.     

– Ты не пришла в суд.

– В суд, – без интереса повторила за ней женщина.

– На судебное заседание по лишению тебя родительских прав.

– А, ну да. А ты, значит, ходила?

– Конечно. Меня допрашивали. – Пустота внутри меняла оттенки. Темно-серый сменился чернотой. – Как и Лёлю. И Геру. И Киру. Судья спрашивала, как ты принимала участие в их воспитании. Свидетелем пришла и Арина Сергеевна.

– Кто это?

– Соседка. По площадке. Сказала, что ты была плохой матерью.

– О. – Губы Ирины дернулись. – Как же весело людям лезть в чужую жизнь.

– Все пришли. А ты не пришла. – Отчего-то Дане было важно подчеркнуть это обстоятельство. И делать это снова, и, если потребуется, – снова.

– Я же отправила своего представителя – адвоката со смешной фамилией… как там его… забыла. – Ирина подняла руку и вяло пошевелила пальцами. – С этим… как оно называется?

– С заявлением о признании исковых требований. О лишении родительских прав.

– Угу, оно. – Женщина вытянула из кармана пачку сигарет и задумчиво смяла уголочек. – Знаешь, не люблю суды. В коридорах пахнет чем-то старческим, а в туалетах лежат такие угловатые куски хозяйственного мыла… – Она меланхолично показала дочери пачку сигарет и постучала пальцем по картинке с предупреждением о вероятности выкидыша у курильщиц. – И они тоже воняют.