На этот раз сияю улыбкой, а Ник откидывается на спинку стула и вроде как раздумывает. И изучает мое лицо, сцепленные пальцы на столе, которые я тут же резко убираю на колени.

– То есть ты хочешь одолжить у меня деньги? – уточняет Омельчин.

– Не просто одолжить. Это вроде как инвестиция в будущее. Ты получишь даже больше.

– Я понял, инвестиция. Какая сумма тебе нужна?

Я называю. Потому что пока ждала два часа, все просчитала.

– А если твой проект провалится? Чем будешь расплачиваться?

– Натурой, – вырывается у меня. От нервов, ей-богу.

Брови Никиты взлетают вверх, а взгляд соскальзывает вниз, аккурат в вырез желтого топа на тонких бретелях. Я выбрала его сегодня, потому что он хорошо смотрится с темным жакетом. И подчеркивает то, что можно подчеркнуть, а главное у меня есть что подчеркивать.

Но я же не имела в виду это!

– Натурой? – переспрашивает братец, подавшись вперед. – И многим ты уже предлагала?

Сейчас мое лицо, наверное, цветом, как вывеска пиццерии напротив. Причем не знаю от чего больше: от стыда или от желания стукнуть Омельчина подносом. Хорошо, что никаких подносов нет под рукой.

Поэтому я запахиваю жакет так, что рискую удушиться, и шиплю:

– Я про почку! И если что, это была шутка.

– Жаль, – тянет он, – мне своих двух хватает. Так что подумай над другими гарантиями.

Желание опустить на голову Ника поднос практически нестерпимо, но я понимаю, что это как минимум не дипломатично.

– Я могу тебе отдать свою камеру, она, конечно, подержанная и стоит дешевле, чем я прошу…

Грустно, потому что моя «Сони» – самая дорогая вещь, которая у меня есть. Я даже украшений не ношу. Но самое поганое то, что приходится упрашивать Омельчина, оказавшись перед ним в роли бедной родственницы.

Чтобы маме с отчимом с их методами икалось три дня!

– Мне не нужна твоя камера, Елизавета, и я не стану одалживать тебе денег. Это невыгодно и того не стоит.

Ну вот, он это сказал.

На что я рассчитывала? Что Ник примет мое предложение? Он бы не стал тем, кем стал, если бы раздавал всем деньги. Но я хватаюсь за почти ускользнувшую от меня надежду, точнее – за сильную и теплую ладонь Омельчина, и тяну на себя.

– Послушай, Ник, ты же был на моем месте, – говорю сбивчиво, стараясь успеть все сказать. – Один в большом городе. Ты отказался от того пути, который для тебя выбрал отец, и выбрал свой. И всего-всего добился. Я не поверю, что тебе никто не помогал.

Он сжимает губы в тонкую линию, и я исправляюсь:

– Никто? Тогда ты молодец вдвойне. У меня тоже есть мечта. Есть список того, что хочется сделать в этой жизни. Жить по-своему. Вот чего я хочу.

– Я не дам тебе денег, – повторяет Омельчин. – Видишь ли, у меня есть принципы.

 Весь мой запал сдувается, как проткнутый булавкой воздушный шарик. А пальцы почти соскальзывают с его руки. Почти, потому что Ник вдруг перехватывает мою ладонь и ловит мой взгляд.

– Но в качестве альтернативы предлагаю переехать ко мне.

Переехать?!

– В смысле, к тебе? – моргаю.

– Я предлагаю тебе поселиться в моей квартире, – он повторяет почти по слогам. – Мог бы снять для тебя другую, но в этом случае все равно бы получалось, что деньги я тебе одолжил.

Жить с Омельчиным?

– И чем мне расплачиваться за проживание? Я так понимаю, не почкой.

– Ты сама предложила свою натуру. Меня она очень даже устраивает.

Ник серьезен: во взгляде равнодушие, на губах ни намека на улыбку. И до меня окончательно доходит.

– Да пошел ты! – цежу я, поднимаюсь и гордо ухожу.

Очень гордо. Прямо с наслаждением.

По пути мой мозг сигналит, что деньги мне по-прежнему нужны, но в принципе соглашается, что не таким путем. Я все-таки фотограф, а не девочка по вызову. И даже бешеная сексуальность Ника Омельчина не способна победить личные принципы.