Вопрос о том, существует ли «базовая потребность порождать смысл» (Gasiet, 1981), если человеку часто достаточно и частичного удовлетворения, обсуждается с разных точек зрения. Гюнтер Андерс считает, что человек в отсутствие «конечной цели» должен насовсем отказаться от всякого «смысла», так как со «смертью Бога» наступила и «смерть смысла» (Anders, 1981). По Андерсу, мы живем во «вселенной средств», где все является лишь средством достижения цели, каждая цель, в свою очередь, является средством достижения другой цели, и так до бесконечности. Согласно этой концепции, смысл – это опять не что иное, как средство достижения цели, тщетная надежда, так сказать, «опиум для народа», как пишет Андерс, отсылая нас к выражению Маркса. Во всяком случае, подчеркивает он, необходимо отказаться от взгляда на смысл как на «что-то неопределенное», ибо такой подход устарел, а понимаемый так смысл есть фикция. Впрочем, человек, как саркастически замечает Андерс, еще имеет возможность избавиться в психотерапии от ощущения бессмысленности жизни. Хотя и это ему уже не поможет, так как это все равно что «голодая, преодолевать чувство голода». Такие нигилистские высказывания звучат вполне в духе Ницше, с таким же скепсисом говорившего о «целостной» истине. Он считал слово «истинный» синонимом слова «жизнеутверждающий» и считал, что человеческое стремление к истине мотивируется лишь потребностью в личностном росте и благополучии, независимо от искренности человека и от реальности.

Наконец, как считает экзистенциалист Камю, у человека еще есть возможность выбрать героическую позу Сизифа, обратить нужду в добродетель, героически принять судьбу обреченного на неизбежные страдания и в этом видеть смысл. Или, с покорностью и простотой, человек может принять мысль о том, что отдан на произвол судьбы, и в этом тоже найти смысл, если он готов принять жизнь такой, какая она есть, как неизбежную данность.

То, как мы относимся к трагической основе нашего существования, к нашему «бытию-в-мире», к нашим внутренним противоречиям, определяет наш образ мира и человека и поэтому наше отношение к существованию частичного или общего смысла. При всем многообразии взглядов на то, как «задуман» человек, с трудом верится, что есть единая «объективная» истина, единственная «гарантирующая исцеление» терапевтическая концепция и понимание того, что такое здоровье. Вполне резонно было бы задаться вопросом, не является ли потребность в каком-то конечном и абсолютном «общем смысле» результатом нереалистических мечтаний и не вызвана ли она иллюзорным желанием получить от гуру или целителя смысл «на блюдечке с голубой каемочкой». Впрочем, эта страсть и надежда становятся понятны, если мы обратимся к словам Ницше: «Тот, у кого в жизни есть зачем, может вынести почти любое как».

Конечно, после трагедий Освенцима, Хиросимы и Боснии трудно верить в «объективный» окончательный смысл, тем более что его нельзя сформулировать рационально и словесно. Суть феномена смысла как раз и заключается в том, что на вопрос о нем невозможно дать исчерпывающий ответ. Смысл всегда тесно связан с субъективным опытом. Еще со времен Сократа различают объективную «истину» и субъективную «убежденность», и «смысл» подпадает под вторую категорию. «Нет объективно верного ответа на вопрос о смысле, ведь тут задействовано и объективное мышление, и субъективное оценивание. Любая формулировка – это миф, созданный человеком для того, чтобы ответить на вопросы, на которые невозможно ответить» (Jaffe, 1983).