– Позором будет отречься от престола, – с нажимом произнес Баккер, перебирая заостренными по последней моде ногтями. – Вам известно, что сила королей заключается в том, чтобы менять историю, ваше величество? И не только то, что должно произойти, но и то, что уже свершилось.

– Что вы хотите этим сказать?

– В историю войдет только то, что вы захотите там видеть. Если не откажетесь от этой чести. – Мужчина склонил голову и приложил ладонь к сердцу, будто принося присягу. – Но, боюсь, вам стоит поторопиться, моя королева. Совет состоится завтра в полдень, и, если вы не заявите свои права на кантабрийский престол, даже Гильдии не в силах будут вам помочь.

Агнесс встала, давая понять, что разговор окончен.

– Благодарю за визит, герр Баккер. Я приму решение к рассвету и буду готова о нем объявить. Где состоится Совет?

Баккер улыбнулся.

– Восточное крыло дворца уже восстановлено. Дома Зодчих и Мастеров немало сил вложили в этот проект.

Она сдержанно кивнула.

– Я буду там завтра в полдень. Какое бы решение ни приняла.

Гуннива Амберхольд пришла за час до полуночи.

Без записки, вложенной в надушенный конверт, без предупредительного звонка бронзового дверного колокола. Без лакея и охраны.

Тихонько постучала в дверь кухни, скрытую густым тенистым кустарником в недрах сада Спегельрафов. Назвала свое имя – и покорно ожидала, пока о ней доложат, согревая пальцы с обкусанными до мяса ногтями об оловянную кружку с кофе. Разумеется, ей, назвавшейся герцогиней и фрейлиной, не поверили.

На счастье Гуннивы, Агнесс не спала. Она не могла спать.

Ей в руки хотели вложить ношу, которую не смогли удержать ни ее отец, ни муж, ни Жоакин Мейер – а его боготворила вся страна, от Золотого Порта Галлии до Мыса Льдов. И дали только ночь на размышления. Что значили слова Баккера об истории, которую можно переписать? Неужели то, что даже год изгнания можно стереть из памяти народа, превратив его в нечто иное? Немыслимо…

Известие о таинственной гостье застигло ее врасплох – Агнесс почти решилась малодушно ретироваться в Виндхунд, оставив судьбу страны другим и посвятив остаток жизни заботам об Антуане.

Хотя сонная горничная умудрилась несколько раз ошибиться в имени незнакомки, Агнесс тут же поняла, кто ждет ее в полутемной кухне, считая минуты, веря и не веря.

Она помнила Гунниву совершенно иной. Давным-давно это была утонченная придворная куколка, созданная для светских бесед и лукавого флирта, наперсница ее шалостей и детских интриг.

За выскобленным столом сидела, сгорбившись, заплаканная светловолосая женщина с тусклым безразличным взглядом. У Агнесс в груди скрутился болезненный узел. Она осторожно подошла и присела рядом, не нарушая молчания, которое было красноречивей любых слов. Взгляд невольно остановился на нескольких продольных царапинах на припухших щеках гостьи, какие может оставить только исступленная скорбь.

– Ты уже знаешь о нем? – Голос Гуннивы был глухим и хрипловатым.

Агнесс не понадобилось задавать вопрос, чтобы понять, о ком идет речь.

– Узнала пару часов назад, – честно ответила она. – А утром слышала стрельбу.

Ее не удивило и тем более не оскорбило то, что бывшая фрейлина не обратилась к ней соответственно титулу, не раскланялась, даже не произнесла слов приветствия. Мрак в желтоватых отблесках угасающего очага и единственной керосиновой лампы уравнял их, как уравнивал всех женщин, трудившихся в кухонном чаду изо дня в день.

– Я там была. Я была женщиной Мейера, – зачем-то уточнила Гуннива. Только слепой бы не понял этого.