– Понимаешь, Эван, Льялл способен на поступок, – сбивчиво объясняла она. – У него есть цель. А ты – хороший, славный, но…

Да нечего тут было понимать. Льялл (чёрт знает, как там его на самом деле зовут) выпускает подпольную газету «Солнце Свободы», разъезжает по всей стране по таинственным делам Альянса, носит красный шейный платок, – орёл, в общем. Куда до него врачишке из провинциального городка. Ну, шейный платок, положим, можно было бы купить – так не в нём же дело!

Нечуткий Уиллиг продолжал вещать о тонкостях местной политики. По обеим сторонам разбитой дороги тянулась унылая пустошь – глазу не за что зацепиться. Больница стояла на отшибе. Красивая, новая – и бесполезная.

– Тут мы и обитаем, – Уиллиг указал на пристройку, притулившуюся к глухой стене больницы. – Моя Мод вам комнатку приготовит, в тесноте да не в обиде. Конечно, можно и в городе жильё снять, но замаетесь добираться. А тут десять метров прошёл – и ты на работе.

– А в том доме кто живёт? – Эван указал направо. Там, в стороне от дороги, темнела крыша двухэтажной усадьбы.

– Никто. Как умер последний из Рейнольдсов, так дом и стоит пустой.

– Ну так, может, я туда вселюсь? – робко предложил Эван. – Чтобы вас не стеснять?

– Нет, – сквозь зубы процедил Уиллиг. – Плохое место.

И ни на какие вопросы больше не отвечал.

За ужином говорили в основном о новой железной дороге от Вольдена до столицы. Точнее, говорила Мод, жена Уиллига – молодая, рыжеволосая и невероятно жизнерадостная. Восхищалась железнодорожным мостом через реку Блай – такой, мол, красивый, тонкий, как паутинка, – жалела, что охранники никого не подпускают посмотреть на него поближе. Раз десять повторила, что в воскресенье она уж точно пойдёт на новый вокзал посмотреть на отправление первого поезда. Эван рассеянно поддакивал, не забывая подливать в стакан дрянненький бренди.

Ночью Эван долго пытался уснуть, ворочаясь на продавленном диване. В комнате было душно. С пыльных портретов хмуро таращились предки четы Уиллигов, где-то в бесприютной темени на просторах пустоши тоскливо выла собака.

Мод и Уиллиг шептались о чём-то за тонкой стенкой. Потом заскрипели пружинами кровати. Клопы им, что ли, покоя не дают, – раздражённо подумал было Эван – и покраснел. Господи, стыдно-то как!

Он кашлянул, давая понять, что не спит. Кашлянул громче. Какое там.

Эван торопливо сунул ноги в разношенные штиблеты, сорвал с гвоздя пальто. Оставаться здесь, через стенку от чужой радости, было просто невыносимо.

Снаружи было холодно. И хорошо. На небе сверкали звёзды, каких не увидишь в городе – яркие и неправдоподобно крупные. Хрустела под ногами присыпанная инеем трава, сухие стебли вереска цеплялись за одежду.

Нет, если уж хоронить себя в этой глуши, то надо быть последовательным. Не портить людям настроение своей унылой рожей, а вселиться в мёртвый брошенный дом.

За невысокой оградой виднелся запущенный, разросшийся сад. Эван толкнул калитку, и та с жалобным визгом подалась вперёд. Ветер пробежал по траве, заскрипели ветви осин. А ведь жутко! Как в детстве, когда бабушка рассказывала истории о красных колпаках, злобных гномах паури, которые караулят запоздалых путников в развалинах замков на пустошах.

Тропинка вывела Эвана ко входу в особняк – и он невольно замер, глядя в тёмный проём распахнутой настежь двери. Нет, что-то и впрямь было не так с этим домом. Хотя стёкла в окнах были целыми, и кирпичные стены, казалось, простоят ещё не одно столетие.

Что-то тёмное мелькнуло в густой траве. Эван резко обернулся – но, конечно, никого не увидел. Рассердился на себя: надо же было так упиться! Красные колпаки ему мерещатся, видите ли. Древнее зло пустошей.