Он так увлекся, анализируя Наталью Андреевну Левашову, что едва не упустил из виду ее дочерей, Лизу и Оленьку. Обе были белокурые, сероглазые и свежие, как розовый бутон, но на этом их сходство кончалось. Ломов сразу же увидел, что старшая Лиза – очаровательная и избалованная, а младшая Оленька избегает выделяться и держится на вторых ролях. Вместе с ними прибыл молодой взъерошенный брюнет в очках, который отрекомендовался Ларионом Масловым. Он все время улыбался, пытаясь расположить к себе присутствующих, и невпопад делал дамам комплименты, перебивая других собеседников. По его манере держать себя – не то чтобы излишне подобострастной, но явно несвободной – Ломов безошибочно определил, что имеет дело с приживалом.

«Нервный молодой человек, не слишком умный… Впрочем, говорит, как образованный. Студент? Такие, как он, увлекаются десятью идеями каждый день, но остывают еще быстрее… Интересно, что он делает в семье Левашовых?»

Он заметил, что юноша вздрогнул и переменился в лице, когда хозяйка дома, не считаясь с его присутствием, заметила Наталье Андреевне, что к ужину они ждали ее с супругом и дочерей, а теперь придется ставить еще один прибор для неожиданного гостя.

– Это мы пригласили его поехать с нами, – сказала Оленька, вспыхнув. – Мы собирались послезавтра в Петергоф, но Ларион перепутал дни и пришел сегодня.

Судя по выражению лица Варвары Дмитриевны, она относила рассеянность к числу смертных грехов и сама – уж будьте благонадежны – никогда ничего не забывала; но тут вмешался Базиль и сказал, что он распорядится насчет еще одного прибора. Таким образом, за столом оказалось семнадцать человек. Ломов сидел между тетушкой и Павлом Шаниным, который среди прочего осведомился у него, как он относится к картам. Однако в общем разговоре за столом безраздельно царила Елена Ивановна. Речь ее текла, как прихотливая река, меняя направление по несколько раз в минуту; только что она говорила о романах графа Толстого – и вот уже завела речь об угарном газе, а от него перешла к черноземным губерниям. О чем бы ни шла беседа, Елена Ивановна высказывалась свободно и определенно, с точки зрения практичной женщины, которая немало видела в своей жизни. Она не пыталась щеголять ученостью и не искала чужого внимания; ее говорливость была такой же частью ее натуры, как и медно-рыжие волосы, уложенные в подобие короны, и все ее пышущее здоровьем существо. Ломов поймал себя на мысли, что он чувствует себя как кот у горящего камина в холодной и довольно неуютной комнате. Огонь пылает в очаге, и взор невольно обращается только к нему, минуя все остальное.

– А Рязанская губерния черноземная или нет? – спросила Лиза невинным тоном. Все засмеялись, кроме Оленьки, которая ограничилась мимолетной улыбкой. Младшая сестра была большеглазая, полная, с вздернутым носиком и короткими пальцами и, уж конечно, не шла ни в какое сравнение со своей стройной, насмешливой сестрой. Сергей Васильевич подумал, что дома, вдали от посторонних глаз, сестры частенько ссорятся и старшая неизменно одерживает верх. Впрочем, Наталья Андреевна наверняка следит за тем, чтобы ссоры между девушками не перерастали в серьезные конфликты, и быстро водворяет мир.

– Говорят, если покупать землю, то лучше в нечерноземной губернии, – заметил Павел Иванович, поведя лисьим носом. – Потому что там всякий огурец можно продать с выгодой, а в черноземных губерниях всего пропасть…

– И-и, милостивый государь, прежде чем что-то продать, надо это вырастить, – назидательно отозвалась Елена Ивановна.