Они выбежали из собора на солнечную площадь.

– Я говорил вам про самое интересное, синьор Мэтью…

– Что это, ради всего святого?

– Органист нашего собора Антверпенской Богоматери – синьор Булл, он тоже англичанин! У него в Лондоне были неприятности с законом, пришлось бежать, и теперь он работает здесь. Джон Булл сочиняет музыкальные пьесы, и мой хозяин дружит с ним, да. Это я попросил его сыграть для вас!

– Напугал ты меня до полусмерти, старик, своей музыкой, – усмехнулся Тоби.

– Картины, перед тем как передать заказчику, я сам подправляю и прописываю. Все знают об этом, иезуиты тоже знают. – Рубенс недовольно скривил рот. – Чего им еще надо?

– Вы поймите, договор сочинял не я, просто отца Террина нет сейчас в городе, и вполне естественно, что он попросил меня быть посредником. Сумма заказа предполагается немалая, даже для такого известного художника… – Бургомистр чувствовал, что оправдывается, и его это раздражало.

– Лучшего.

– Для такого художника, как вы.

Бургомистру Антверпена Роккоксу не хотелось ссориться с Рубенсом, даже спорить не было желания. Но глава ордена иезуитов Антверпена – человек важный, ему тоже надо идти навстречу…

Недовольство Рубенса вызвали две фразы договора:

«В-третьих, вышеупомянутый Рубенс собственноручно исполнит еще одну картину для одного из боковых алтарей оной церкви…

В-седьмых, Отец Настоятель в удобное время закажет господину ван Дейку картину для одного из боковых алтарей оной церкви…»

Это означало, по мнению художника, что иезуиты ставят его, Рубенса, на одну доску с двадцатилетним ван Дейком! Мало того, отец Террин хочет, чтобы их картины висели недалеко друг от друга: каждый прихожанин будет иметь возможность их сравнить.

Рубенс настаивал, чтобы в договоре написали иначе, хотя бы так:

«Упомянутый господин Рубенс обязуется собственноручно исполнить эскизы малого размера для всех 39 картин, затем дать ван Дейку и всем другим своим ученикам исполнить их в большом размере и завершить, затем господин Рубенс обязуется, действуя по чести и совести, закончить их собственной рукой и восполнить все, чего в них будет недоставать…»

Однако отец настоятель специально предупредил бургомистра: либо две из тридцати девяти картин будут выполнены лично Рубенсом и лично ван Дейком, от эскиза до завершения, либо заказа вообще не будет.

Даже для успешного Рубенса, который скупает участки вокруг своего дома и продолжает расширять и благоустраивать свои угодья, десять тысяч гульденов – огромная сумма, и она нужна ему прямо сейчас. Но он не желает подавать дурной пример другим заказчикам: одному уступишь, и другие начнут пытаться диктовать свои условия.

– Нет, я не подпишу договор! Дождемся отца Террина, пусть все переписывает, – уперся Рубенс.

«Какое высокомерие! Вечная его самонадеянность! – сердился Роккокс, но молчал. – Будто живет по собственным законам. Иезуиты ведь собираются заплатить больше, чем платят персоны королевской крови! Рубенс многое может устроить в свою пользу, но даже он не может справиться с растущей славой молодого ван Дейка. Смешно даже – это как пытаться сдержать морской прилив…»

– Я откланиваюсь. – Рубенс взялся за шляпу. – Сегодня ко мне прибыл высокопоставленный англичанин по распоряжению короля Англии. Вы все же поговорите с отцом настоятелем, господин Роккокс, прошу вас… как друга.

Тоби Мэтью знал, что дом на канале Ваппер – особенный, об этом ему говорили знающие люди далеко за пределами Фландрии. Но то, что он увидел, превосходило любые ожидания. «Как Дворец дожей в Венеции!» – Мэтью не приходило на ум другое сравнение. Колонны, портики, лепнина, витражи и мрамор! Как такую роскошь мог воплотить один человек?! Словно Рубенс – восточный маг, притворившийся художником. Сколько выдумки, труда, сколько средств вложено! И это при том, что в Гааге об Антверпене говорят как об умирающем городе, которому, после того как голландцы перекрыли Шельду, «придушив» его, никогда не вернуть былого величия. Да такой дворец мог бы возвести сам царь Мидас со своими богатствами! Что это – храм искусства нашего времени? Воплощенные успех и богатство, на зависть всему миру?..