Анна заснула, как всегда, быстро, но среди ночи очнулась от неприятного чувства – словно кто-то только что потрогал ее лицо ледяными пальцами. Не слышно было умиротворяющего гудения обогревателя – видимо, генератор отключился. Снизу не доносилась музыка, под которую Анна уже привыкла спать. И вообще было тихо, страшно тихо, даже не брехали неумолчные поселковые собаки. Вероятно, стояла глухая ночь, часа три.

Анна свернулась клубочком под пуховым одеялом – конечно, к утру дом немного выстынет, но это нестрашно, не замерзнет же она тут? В крайнем случае в гостиной есть камин, настоящий, не электрический, а на заднем дворе она видела аккуратненькую поленницу. Огонь так славно потрескивает, от полешек распространяется благоухание… Дремота подкралась на мягких лапах, Анне начало даже сниться что-то, какие-то голоса упрашивали, убеждали, усмехались…

Анна подскочила на кровати, одеяло слетело на пол, и она почувствовала, как холодно-холодно стало в комнате, и эти голоса – они ведь звучали на самом деле? Со всех сторон плыли раздававшиеся, казалось, прямо из стен шепоты, в которых переплетались мольба и издевка, и Анна испугалась.

Они говорили странные вещи, страшные вещи. Голоса твердили о том, что не случайно Анна живет в этом уединенном доме, что все затем, чтобы изменить и искорежить ее судьбу, и что это за распорядок дня такой, что она не может, не смеет принадлежать себе, пусть и себе несовершенной, дурной, неправильной?

И к чему была рассказана та сказка? Та притча?

…волк побежал к своим братьям и стал кричать: «Мальчик! Мальчик!», но никто из волков не испугался…

Что, если и она, Анна, в силу своей глупости и самоуверенности пропускает мимо себя что-то очень важное, не замечает очевидного, лежащего на поверхности?

И чьи же голоса пытаются заговорить с ней?

Но что, если это Муза зовет ее? Пусть не слышно хрустального колокольчика, бедняжка могла почувствовать себя плохо. Не в силах протянуть руку, она зовет ее, а Анна спит как сурок, а проснувшись, воображает небывальщину!

Она встала – какой ледяной пол, – схватила со стула халатик, надела его, запутавшись в рукавах, и кинулась к двери, нажала на ручку, но дверь не открылась. Еще раз – нет, нет, заперто, ее закрыли здесь, и становится все холодней, что-то ледяное касается босых ног, и шепотки ползут со всех сторон, вопрошая, умоляя, издеваясь… Она кинулась к выключателю, надеясь, что хлынувший свет рассеет дурацкие детские страхи, но света не было, было все так же темно, тьма даже стала гуще, это же невозможно – такая тьма… Здравомыслие изменило Анне, и она закричала, как кричат в кошмарах, низким, задыхающимся голосом, и сама испугалась своего крика, но замолчать уже не могла.

Впрочем, нельзя сказать, что крик не помог, напротив. Мучительно сражаясь с паникой, Анна услышала прелестные в своей обыденности звуки – тяжелые шаги на лестнице. Ей было даже все равно, кто идет – грабитель, убийца, главное, что это человек, живой человек, и она больше не останется одна в холоде и мраке. Анна снова всем телом кинулась на дверь, почувствовала, как поворачивается ручка, и почти упала на грудь вошедшему мужчине. Это был не грабитель и не убийца, это был Милан, и он держал ее в объятиях. Кажется, она напугала его.

– Что случилось, что? – допытывался он, но Анна не могла толком ответить, ей вдруг приспичило поплакать. Горячие слезы потекли по лицу, из груди рвались судорожные всхлипы.

Поняв, что не время задавать вопросы, Милан довел ее до кровати, усадил, ловко достал откуда-то салфетку, стал промакивать ее мокрое лицо, мягко шептать не имеющие смысла слова: ну-ну, ничего, ничего, все в порядке…