”Безвольная кукла – легкая жертва, – подумал Малкольм, садясь и сводя трясущиеся руки вместе”

Процитоид, сверкая броней и безумно вереща, снова бросился в атаку. Его почерневший глаз искрил, один усик болтался, надломанной веткой, и левая саблевидная лапа безвольно билась о поврежденную клешню. Но такая громадина могла просто затоптать кого угодно, а лапами, похожими на плуги и вовсе смешать с землей.

Малкольм ощутил, как сознание начинает плыть, и сосредоточился из последних сил. Сноп огня сорвался с рук и устремился в сторону блестящей твари. Огненный поток оторвал одну из лап процитоида и повредил другую. И тот, вереща, повалился на землю, но инерция тащила его вперед. Кувыркаясь и махая смертоносными лапами и клешнями, бестия рухнула на Малкольма.

Еще несколько секунд поляну озаряли яркие вспышки, а по лесу неслись крики боли, безумный стрекот и скрежет стали. Но вскоре все стихло. Лишь изредка похрустывал на ветру сломанный усик над почерневшим глазом неподвижного процитоида, а уцелевший мертвый зеркальный глаз отражал то, что осталось от Малкольма Стоуна.

Мираж, который он заметил, при первом облете неизвестной территории оказался реальностью. Ковролет замедлился, когда под ним замелькали обломки странных конструкций, торчащих из песка. Дуглас озирался, пытаясь охватить взором всю картину. Но самое главное он хотел понять, что за странное строение или механизм раскинулся посреди песков.

Гигантский полуистлевший остов, похожий на скелет кашалота, лежал чуть в стороне от места, где Дуглас остановил ковролет. Хвост странной “рыбины” едва виднелся над барханом. Юноша развернул аппарат и приблизился к торчащим из песка, покрытым коричневой коркой, железным ребрам. Вокруг стелился темно-коричневый песок, расплывающийся причудливой кляксой далеко в стороны.

В отдалении, стройным полукругом зарывались в песок рыбоподобные скелеты поменьше. Словно стая мальков послушно окружила родителя и ждала наставлений. Вот только их стальные ребра имели явные повреждения, а кое-где и вовсе отсутствовали, словно вырванные каким-то невероятным хищником.

Похожая картина, так или иначе, повторялась, куда хватало взгляда. Конструкции большие и маленькие, полукругом, неровными рядами, почти зловещим узором, утопали в песках, создавая гнетущее чувство неотвратимости смерти. Именно это слово пришло на ум, когда Дуглас, глотая густую слюну, вертел головой. Недвижимые скелеты мертвых металлических “рыб” растянулись подобием границы, отсекая от наступающей пустыни, еще более зловещие нагромождения мертвой стали. Там, за этой почти иллюзорной границей, из песков прорастал мрачный город, целя в небеса подобием башен и навивая тошнотворное чувство дугами арок и корявых соединений.

Если перед ним лежал древний город, то архитекторы имели свое, чуждое человеку, чувство прекрасного. И все же, сквозь тягучую пелену, внезапно нахлынувшего страха, прорывались смутные догадки.

Дуглас подлетел вплотную к стальным ребрам, лежащего на земле “кашалота”, и опустил ковролет у широкой дыры в боку загадочной “рыбины”. Смутные намеки, едва уловимое ощущение понимания, того, что перед ним, крутились в голове, когда он ступил в тень древней конструкции. Многочисленные проломы и разрывы в оболочке загадочного сооружения позволяли хорошо рассмотреть внутренности утопающего в песках гиганта.

– Ты раньше летал, – прошептал Дуглас, осматривая почти знакомые обводы ферм и перекрытий.

Он не хотел испытывать судьбу и применять свой дар, чтобы разобрать в воображении конструкцию по винтикам. И без этого он уже понял, куда попал. Дуглас двинулся по широкому проходу в нос “рыбины”. Похоже, при создании летательных аппаратов, инженерная мысль обычно движется в одном направлении, по крайней мере, сначала. Он шел коридорами и узкими проходами, поднимался все выше, пересекал разломы и люки, пока не замер возле входа в рубку пилотов.