– И-и-и, раз! И-и-и, два!

Пыж, наконец, выскочил из ствола. Я подобрал его и критически осмотрел намотанную на него ветошь – грязновата. Надо бы еще раз пыжевание повторить, но за день расчет и так вымотался, а орудие мы не на консервацию ставим. Если не сегодня ночью, то завтра днем опять будет стрельба, поэтому я махнул рукой.

– Шабаш, мужики, на сегодня всё. Отдыхайте.

Народ обрадованно зашевелился, загомонил, тем более что ужин скоро подоспеет. Им хорошо – своей судьбы дальше ужина они не знают, а меня угнетает предчувствие скорой беды. Точной даты я не знал, но чувствовал – скоро начнется. Налеты бомбардировщиков и полеты разведчиков участились, огонь приходится открывать практически каждый день. Из хороших новостей – Олечка и, вероятно, стоящий за ней неведомый особист вроде бы от меня отстали – не до меня им сейчас. После трагедии середины июня в городе ловят ракетчиков, якобы указавших цель немецкому самолету. Откуда-то появился слух, что самолет, сбросивший бомбы на Пионерский сад, был сбит, а пилотом его оказалась женщина. Ерунда. Никого в тот день не сбили, да и о женщинах-пилотах в бомбардировочных эскадрах люфтваффе я ничего не слышал. А может, и были.

Сегодня городу опять досталось – над центром поднимается султан черного дыма, горит какое-то большое здание.

Сан Саныч закончил возню с прицелом и подошел ко мне. Присел рядом.

– Чего такой смурной, командир?

– Да так, Саныч, мысли всякие в голову лезут.

Как выяснилось, тяжелые думы одолевали не меня одного.

– У меня вот тоже мысли. Как думаешь, чем все это закончится?

О чем говорит Сан Саныч, я понял сразу. Понял и подозрительно на него посмотрел. Да нет, не может быть, уж если он стукач, то кому тогда можно верить. Видимо, бывшего лесного техника одолевали те же думы, что и меня. Однако ответил я максимально осторожно:

– Думаю, что скоро у нас будет возможность еще одну звездочку на стволе нарисовать.

– Справа или слева?

На правой стороне ствола у нас нарисована одна звездочка – за сбитый «мессер». На левой – три, по числу подбитых танков.

– Слева, Саныч, слева.

– Значит, хлебнем, – не то спросил, не то констатировал Сан Саныч.

– Как и все, – подтвердил я.

– Оно конечно.

Некоторое время мы сидим молча, каждый думает свои мысли. Мы с ним почти ровесники, только у него семья, дети, а я, можно сказать, в этом мире один. Мои ныне живущие родственники о моем существовании и не подозревают, даже если им о себе рассказать, то все равно не поверят.

– О, кухня приехала, – прерываю молчание я.

Сан Саныч поднимается, отряхивает приставшие к шароварам травинки.

– Твой котелок принести, командир?

– Будь добр, Саныч, принеси.

Он уходит, а у меня есть возможность еще несколько минут посидеть одному. Полевая кухня только остановилась, а самые нетерпеливые, гремя котелками, уже выстраиваются в очередь. Только сейчас я осознаю, как сильно хочется есть, днем об этом как-то некогда думать было. Проснувшийся желудок переключает на себя все мысли. Я подхватываюсь и резво направляюсь к месту общего сбора. Перловку здесь выдают в порядке общей очереди, невзирая на чины, звания и прежние заслуги, поэтому надо поторапливаться, если не хочешь получить пригоревшую кашу с самого дна.

От повара становится известно, что бомба попала в здание драматического театра, и именно в нем бушует сейчас пожар.

Накаркал. Команда «К бою!» вырывает нас из объятий морфея и бросает в суровую действительность отражения ночного налета. Вез-з-зу, вез-з-зу, в ночном воздухе гудение вражеских бомбардировщиков слышно очень отчетливо, а это значит – их много, несколько десятков.