Традескант замолчал: жена улыбалась ему, но не слушала.

– Мне удалось придумать, как перемещать деревья, чтобы они не засыхали, – закончил Джон. – Но это мало кому интересно, разве что другому садовнику.

– Самое главное, что ты подарил мне красивый сад, и я буду дорожить им. – Элизабет обняла мужа и прижалась к нему. – Я очень тебе признательна. Теперь я понимаю, почему тебе недостаточно маленького клочка земли в Меофеме. Я даже не подозревала, что ты разобьешь сад при доме так же, как делаешь большие сады, так что ты очень меня порадовал.

Джон улыбнулся ей, наклонился и поцеловал; ее губы были все еще мягкими и теплыми. Он вдруг ощутил желание и подумал, что ночью они займутся любовью в новой комнате, а завтра проснутся, выглянут в окно и увидят просторы Хатфилдского парка.

И начнется новая жизнь.

– Мы с тобой будем наблюдать за ростом этих деревьев, – пообещал Джон. – Каштановое дерево посадим в дальнем углу сада, а в старости будем отдыхать в его тени.

Элизабет крепче обняла супруга.

– И мы будем жить в своем доме, – сказала она твердо.

Джон поводил щекой по ее теплому чепцу.

– Когда состаримся, – обезоруживающе добавил он.

На следующий день сам граф навестил Традескантов в их новом жилище. Великолепие экипажа, запряженного скаковой лошадью, взволновало Элизабет и повергло в благоговейный трепет. Один ливрейный лакей правил, а другой стоял на запятках. Элизабет подошла к воротам, присела в реверансе и, заикаясь, пробормотала слова благодарности. Джон просто открыл ворота и подошел к дверце кареты, словно встречал близкого друга.

– Вы больны? – тихо спросил он Сесила.

Лицо его светлости было желтым, морщины казались глубже, чем обычно.

– Не хуже, чем всегда.

– Что, кости?

– На сей раз живот, – пожаловался Сесил. – Я прескверно себя чувствую, Джон. Но пока что не могу бросить работу. Намереваюсь реформировать финансовую систему вопреки воле короля. Если он все же согласится, то смогу склонить парламент к принятию моего плана: отдать им на откуп торговлю привилегиями в обмен на достойное содержание для короля.

Джон моргнул.

– Вы хотите, чтобы парламент платил королю? Чтобы король стал слугой парламента?

Сесил кивнул:

– Все лучше, чем год за годом бесконечные пререкания по мелочам, когда они требуют от короля сменить фаворитов, а тот требует больше денег. Все, что угодно, лучше, чем это. Для подобных ежегодных игр в попрошайничество королю нужно иметь море обаяния, а Яков в этом смысле совсем не похож на Елизавету.

– Может, вы отдохнете и вернетесь к делам позже? – настойчиво предложил садовник.

Глаза из-под тяжелых век остановились на лице Джона.

– Ты что, подвизался аптекарем?

– Но разве вы не можете передохнуть?

Поморщившись, граф протянул руку своему слуге; даже этот простенький жест явно причинял Сесилу боль. Джон взял руку так нежно, как обычно держал малыша Джея, пока тот спал. Машинально он накрыл ладонь хозяина другой рукой и почувствовал, как холодны пальцы графа и как слаб пульс.

– Я выгляжу настолько больным?

Традескант замешкался. По лицу Сесила промелькнула улыбка.

– Ну же, Джон, – почти прошептал он. – Ты всегда гордился тем, что говоришь правду, не превращайся сейчас в придворного.

– Вы выглядите очень больным, – подтвердил Джон тихо.

– Смертельно больным?

Во взгляде хозяина, брошенном из-под тяжелых век, Традескант уловил желание услышать правду.

– Я в этом не разбираюсь, но, по-моему, да.

Сесил слегка нахмурился, и садовник крепче сжал его тонкую ледяную руку.

– Мне так много нужно успеть, – вздохнул государственный секретарь.