Хи-хо!

Америка, Великий Соблазнитель, и мне нашептывала на ушко свои сказки. Но в отношении Бомбея, города, который нам обоим предстояло покинуть, Ормус и я никогда не были единодушны. Для него Бомбей всегда был в каком-то смысле захолустным провинциальным городом. Более широкое поле деятельности, настоящая метрополия была в другом месте – в Шанхае, Токио, Буэнос-Айресе, Рио и прежде всего – в сказочных американских городах с их заостренной архитектурой, где невероятных размеров космические ракеты и гигантские шприцы торчат над улицами, напоминающими ущелья. В наше время уже не скажешь, как тогда, о местах, подобных Бомбею, что они находятся на периферии, а устремления Ормуса, которые разделяла и Вина, не назовешь центростремительной силой. Но именно желание найти центр и двигало Ормусом и Виной.

Мои побуждения были иными. Не высокомерие, а пресыщенность и клаустрофобия заставили меня покинуть этот город. Бомбей всецело принадлежал моим родителям, В.-В. и Амир. Он был продолжением их тел, а после их смерти – душ. Мой отец, так глубоко любивший и мою мать, и этот город, что иногда наполовину в шутку, наполовину всерьез признавал себя виновным в полигамии и частенько говорил об Амир так, словно она была городом, – о ее укреплениях, ее эспланадах, ее транспортных потоках, ее новых строительных площадках и уровне преступности. Сэр Дарий Ксеркс Кама тоже однажды сравнил себя – англофила, порождение созданного британцами города, – с Бомбеем; но для Виви городом его сердца был не Бомбей, а жена Амир.

Многие молодые люди покидают дом в поисках себя; мне пришлось пересечь океаны, чтобы покинуть материнское чрево. Я сбежал, чтобы родиться. Но, как курильщик с большим стажем, успешно бросивший эту привычку, я так и не смог забыть вкуса и кайфа, которые дает сигарета. Представьте себе изысканное, одержимое ритуалом (и, само собой, культом брака) чопорное общество Джейн Остин, перенесенное на почву зловонного, столь любимого Диккенсом Лондона, кишащего случайностями, как гниющая рыба кишит червями; смешайте все это в один коктейль с пивом и араком, подкрасьте пурпуром, багрянцем, кармином, лаймом, приправьте мошенниками и сводниками, и у вас получится нечто, похожее на сказочный город, в котором я вырос. Да, я покинул его, не отрицаю, но я не устану повторять, что он был дьявольски прекрасен.

(По правде говоря, были и другие причины. Например, угрозы в мой адрес. Если бы я там остался, это могло стоить мне жизни.)

Тут моя история понуждает меня двигаться в двух прямо противоположных направлениях – назад и вперед. То, что заставляет ее двигаться вперед, что ни один рассказчик не может игнорировать безнаказанно и чему я сейчас должен уступить, это, ни много ни мало, тяга к запретной любви. Как двадцатилетний немецкий поэт Новалис, «тот, кто осваивает новую территорию», увидел однажды двенадцатилетнюю Софи фон Кюн и был обречен в тот же миг на нелепую любовь, повлекшую за собой туберкулез в жизни и романтизм в литературе, так и девятнадцатилетний Ормус Кама, самый привлекательный молодой человек в Бомбее (хоть и не самый завидный жених из-за тени, что легла на его семью после истории с Ардавирафом), потерял голову из-за двенадцатилетней Вины.

Но их любовь не была нелепой. Отнюдь. Мы все наполняли ее каждый своим смыслом – так же, как впоследствии их смерть, – так что смысла оказалось в переизбытке.

«Он был настоящим джентльменом, – частенько повторяла уже взрослая Вина – Вина, не брезговавшая связями с самыми грубыми и низкими типами, настоящими подонками, и в ее голосе звучала наивная гордость. – В нашу следующую встречу, – продолжала она, – он признался мне в любви и торжественно поклялся, что не коснется меня, пока мне не исполнится шестнадцать. Мой Ормус с его чертовыми клятвами». Я подозревал, что она приукрашивает прошлое, и не раз говорил ей об этом в лицо. Это всегда бесило ее. «Поиск границ дозволенного – это одно, – шипела она. – Ты знаешь, как я к этому отношусь. Всегда – за. Я хочу испытать всё! Не просто читать об этом в газетах. Но бомбейской Лолитой я не была! – Она качала головой, сердясь на себя за то, что сердится. – Я тебе толкую о настоящем чувстве, ублюдок! Прошло больше трех лет, прежде чем я смогла снова взять его за руку! Мы только пели. И катались на этих чертовых трамваях. – Тут она смеялась; воспоминания были слишком соблазнительны, и она забывала о своей ярости. – Динь-динь! Динь!»