– Выходит, ведьма эта доброе дело делает? А сумеречные – что, выходит, во… воруют? – Хедвика осеклась, вдруг догадавшись: сложились в один гобелен пёстрые лоскутки… – И Файф ворует? Отнимает синие шары?..

Грегор развёл руками – мол, что тут сказать?

– А ты что с ними делаешь? – косясь в угол, куда мастер убрал свёрток с шарами, прошептала она.

– Пыль каменную собираю, – отвернувшись, сухо ответил мастер. – И продаю.

– Кому?..

– Кто купит, тому и продаю, – проворчал он. – Не твоего ума дела. Поблагодари, что твой шар не тронули: несмышлёную да несведущую обокрасть что ребёнка накормить.

Больше Грегор об этом ни слова не проронил. Только когда тьма, рассыпчатая, как чёрный тмин, легла на пыльные площади Грозогорья, кухня была прибрана, а очаг притушен, мастер заговорил вновь:

– Как тебя зовут-то хоть, виноградная? Вторую ночь под моей крышей коротаешь, а имени своего так и не назвала.

– А на что тебе имя моё? Так и зови – виноградной. Не солжёшь.

– И то верно. Имя скажешь – власть дашь. Лучше семь имён иметь, да не держаться за каждое. А всё же осторожнее будь, виноградная: имя за собой судьбу тянет, не заметишь, как разойдутся внутри тебя сто дорожек…

Огонь в очаге играл причудливые саги, ветер в трубе сипел и бился о кирпич, а снаружи хлопали ставни, звенели дудочки.

– Нынче на площади танцуют, – улыбнулся мастер. – Не хочешь и ты пойти?

– На что мне лишние кавалеры? И без того уж двое навязываются, – ответила Хедвика, не поднимая головы от шитья. Скромные кружева по манжетам платья, что первая ночь грозогорская потрепала, выходили на диво хороши после её иглы.

– Словно швея прирождённая, – хмыкнул Грегор, разглядывая узор. – И зачем тебе платья в лавках покупать? Сама шей-вяжи!

– Иглу, мастер, в третий раз в руки взяла, да лучше бы вместо неё ты мне резец дал или скарпель.

– Да разве не поняла ещё, что резцом да скарпелем я с шаров синих пыль скалываю? На что тебе каменные крохи, коли у тебя самой синий шар?

– Кончатся шары – и всё, кончится магия. Так ведь, мастер? А сколько в Грозогорье, в Северолесье магии живой заперто? Площадь Искр разве что не звенит от неё. Да и лес, и река, и горы – отовсюду её черпать можно. Ничем не докажу, но уверена, уверена я, мастер Грегор!

– Так камни-то при чём? Зачем по камню работать научиться хочешь?

– Правильно я поняла, мастер, что синий шар – что камень? Если так, то узнать хочу, в какой миг, как живая магия неживой становится. Живая ведь в тысячи раз сильнее каменной пыли, тут и гадать нечего… Как добывать её отовсюду? Понять хочу!

– Неужто в библиотеке моей обо всём начиталась?

– В библиотеке твоей книги на чужих языках. Ни слова не прочла.

– Откуда тогда мысли такие?

Хедвика прикусила губу:

– И сама не знаю. Словно эхо…

– Эхо? Знаешь ли, кого на Зелёной Реке Эхом кличут? Русалок потерянных, что на берег умирать уходят.

– Не была я никогда на Реке, мастер.

– Ну, может, ещё и побыва…

И снова в двери стук, дробный, крепкий, как лютый дождь по стеклу.

Грегор сдвинул брови:

– До света никого не звал. Не по твою ли душу?

Хедвика, вздрогнув, покачала головой. Широко открытыми глазами глядела, как мастер ковыляет к двери.

– А отойди-ка ты в тень, виноградная. От греха.

Она скользнула в простенок у очага и притихла. Грегор открыл дверь.

В мастерскую вошла колдунья Мёртвого города.

Повинуясь страху, Хедвика вжалась в стену у очага. Шерстяная ткань платья слилась со старой кладкой, побелевшие волосы притворились паутиной над очажной полкой, и выдавали её одни глаза, неподвижные, снежно-серые с рыжей искрой на мраморном лице.