Энн сомневалась, что большинство этих предложений достижимы или имеют предсказуемые последствия. Однако объяснения Койота ее заинтриговали. Он активно поддерживал все усилия Красных и с самого начала много им помогал: и поддержкой из подземных убежищ, и установлением связей между ними. Он помогал им также строить собственные убежища, которые большей частью были спрятаны неподалеку от Большого Уступа, откуда проще было следить за терраформирующей программой. Да, Койот был Красным, по крайней мере, симпатизировал им.

– На самом деле я никто. Старый анархист. Полагаю, ты можешь звать меня теперь бунианцем, поскольку я верю в объединение всех и вся, что может освободить Марс. Иногда я думаю даже, что пригодная для жизни человека планета лишь ускорит революцию. Но только иногда. В любом случае, Красные – это большой партизанский отряд. И я разделяю их точку зрения, что мы тут не за тем, чтобы, знаешь ли, воссоздавать Канаду, упаси бог! Вот почему я им помогаю. Я умею прятаться, и мне это нравится.

Энн кивнула.

– Так ты хочешь присоединиться к ним? Или хотя бы встретиться?

– Я подумаю об этом.

Ее зацикленность на камнях пошатнулась. Она уже не могла не замечать, сколько признаков жизни появилось на земле. На десятых и двадцатых южных широтах лед вышедших на поверхность ледников таял на солнце, и холодная вода стекала вниз по холмам, разрезая землю новыми простейшими бассейнами и превращая осыпи склонов в то, что экологи называют каменистой арктической пустыней. Эти скалистые клочки земли стали первыми островками жизни после того, как лед отступил, – жизнь на них была представлена простейшими водорослями, лишайниками и мхом. Песчаные реголиты, насыщенные текущей сквозь них водой и микробактериями, преобразовывались в каменистые пустыни с пугающей скоростью, и хрупкие формы рельефа быстро разрушались. Большая часть остаточного грунта на Марсе была сухой настолько, что при соприкосновении с водой возникали мощные химические реакции, высвобождалось много перекиси водорода, кристаллизовалась соль. В сущности, грунт рассыпался, утекал песчаной грязью, оседая ниже, на свободных террасах, называемых солифлюкционными, и в новых морозных протокаменистых пустынях. Прежние формы исчезали. Поверхность планеты плавилась. После долгого дня поездки по меняющемуся ландшафту Энн сказала Койоту: «Возможно, я поговорю с ними».

Но сначала они вернулись в Зиготу, или Гамету, где у Койота были какие-то дела. Энн осталась в комнате Питера, поскольку самого его не было, а комнату, которую она раньше делила с Саймоном, отвели под другие нужды. В любом случае там бы она не остановилась. Комната Питера была расположена над комнатой Хармахиса: круглый бамбуковый сегмент, в котором имелись стол, кресло, серповидный матрас на полу и окно с видом на озеро. В Гамете все было прежним, но другим, и несмотря на годы, проведенные в Зиготе, она не чувствовала с ней связи. Ей было трудно вспомнить, какой была когда-то Зигота. Энн и не хотела вспоминать, она усердно пыталась забыть. Как только к ней являлся образ из прошлого, она вскакивала и бралась за что-нибудь, требующее концентрации: изучала образцы камней и данные сейсмографов, или готовила сложные блюда, или выходила поиграть с детьми, пока образы не тускнели, а прошлое не исчезало. Со временем можно научиться уклоняться от прошлого почти идеально.

Однажды вечером Койот просунул голову в дверь комнаты.

– Ты знала, что Питер тоже Красный?

– Что?

– Да, но работает сам по себе. По большей части в космосе. Я думаю, он загорелся космосом после того, как прокатился на лифте.