Из кабины, по-журавлиному переступив через высокий дюралевый порог, вышел второй пилот, одетый в серую, почти милицейскую рубашку с погончиками, украшенными двумя нашивками, остановился рядом с Шайдуковым.

– Ба-ба-ба, кого я вижу! – голос у второго пилота был густой, сочный, будто у оперного певца.

– Здорово, Егор Сергеевич, – сказал ему Шайдуков, – давненько не встречались!

– Летаешь редко, потому и не встречаемся, – второй пилот рывком сдернул люк с места, ловко вогнал его в проем и повернул длинную красную ногу, закрепляя, потом, чтобы никто не вздумал сдвинуть люк без разрешения, перекинул через дверь цепочку, также окрашенную в алый сурик. – Заходи к нам, – пригласил он Шайдукова и показал пальцем на кабину. – Сейчас не надо – нельзя, а когда взлетим и наберем высоту – заходи! Посмотришь на землю с неба.

Егор Пысин родом был также из Клюквенного, учился в школе в одно время с Шайдуковым, потом женился на дочке заведующего финотделом райисполкома и пошел в примаки, переехал жить в райцентр. В Клюквенном он, конечно, бывал – у матери с отцом, – но редко, и с Шайдуковым встречался также редко – тропки их почти не пересекались.

Ан-2 набирал высоту медленно, рывками, тарахтел, находясь на одном месте – совсем незаметно было, чтобы земля удалялась или уплывала назад, она неподвижно висела под крыльями, а самолет, словно воздушный шар, прикованный к цепи, также неподвижно висел над ней, иногда под машиной оказывалась яма, и тогда Ан-2, беспомощно тарахтя винтом, проваливался в нее.

Шайдукову казалось, что во время падений из него вылезает вся начинка, все, что Бог напихал ему внутрь – сердце, легкие, печень, желудок, он крепко стискивал зубы и старался накрыть начинку грудной клеткой, как кошелкой. Люди, сидевшие в самолете, горбились надсаженно, какая-то бабка даже заплакала.

Но поднялись чуть выше – и сделалось легче, и дышать стало легче, провалы пропали, а когда набрали высоту, Шайдуков расстегнул ремень и, хватаясь за спинки кресел, двинулся в кабину.

– Космонавтом себя почувствовал, – стараясь перекричать шум мотора, пожаловался он.

– Взлет был тяжелый. Из-за жары, – пояснил Пысин. – Много восходящих потоков, ям, штурвал иногда приходится держать вдвоем. Для этого силу лошадиную иметь надо.

– В жару всегда так?

– Всегда.

Командира самолета, известного молчуна Иваненко Шайдуков также знал – доводилось встречаться раньше, Иваненко кивнул ему и отвернулся. Он и на земле разговаривал редко, а уж в воздухе и подавно. Егор перекинул от одного сиденья к другому брезентовую лямку и усадил на нее Шайдукова. Потыкал пальцем вниз, в задымленную зелень земли – смотри, мол. Шайдукову хотелось поговорить с Егором, но он понял – поговорить особо не удастся, – Иваненко уже косит на него неодобрительными маленькими глазами. Шайдуков склонился к Егору, прокричал ему в наушник:

– Сеню Парусникова помнишь?

– Ну! Вместе за девками бегали.

– Убили Сеню!

Пысин охнул, словно от крепкого тычка в поддых, неверяще глянул на Шайдукова:

– Как? Быть того не может!

– Может. И знаешь, где я его нашел? – Шайдуков рассказал, как и где он отыскал останки – малую часть того, что когда-то было Семеном Парусниковым.

Пысин, плотно сжав губы, неверяще покачал головой, глаза у него сделались маленькими, какими-то беспомощными. Хоть и решил Шайдуков, что ему не удастся поговорить с Егором, а все-таки они поговорили; Егор так расстроился, что у него даже затряслась нижняя челюсть.

– У вас, среди летчиков не ходили никакие слухи, что кто-то пропал? А? – спросил Шайдуков.