– Купил? – ворчливо спрашивает отец, подозрительно осматривая содержимое коробки.

– Нет. Соседка принесла. Ты попробуй. Как у мамы, только с кремом, – бодрюсь, конечно. А куда деваться.

– Лапы вытирайте и на кухню проходите, – напоминает, что в дом грязь таскать не стоит.

Отец за последнее время очень сильно осунулся и постарел. Морщины на лице становятся глубже, уголки губ опущены, и даже брови поседели. С каждым приездом я всё больше вижу, как он сдаёт позиции. А ведь ещё недавно планировал ремонт в квартире, но после смерти мамы заперся на даче и в город ни ногой.

Говорит, что там всё напоминает о ней. Стены. Дома. Парки. Аллеи. Мосты. И улочки. Даже школа, в которой они учились вместе. Не представляю, насколько сильно нужно любить женщину, чтобы быть с ней так долго. Когда Полина ушла, я ничего не почувствовал. Мне было безразлично. А потом просто переехал, потому что после развода отдал ей нашу квартиру. И сейчас спустя полгода я ничего не чувствую, когда она появляется. Пусто.

Намного больше эмоций вызывает соседка своими нотациями. А уж какую бурю она поднимает, когда готовит: ароматы расплываются по этажам, размазывают душу и заставляют сердце стучать, словно запущенная по льду «бабочка». Оно неуклюжей шайбой летит кувырком, и я раз за разом пропускаю удары.

При разговоре Юля сверлит своими глазищами, выжигая дыру в голове и сердце одновременно. Опять она. Словно и нет никого вокруг, только рыжая бестия, которая не даёт успокоиться и постоянно проникает в мысли. Хочется выть. И это уже не в первый раз, но я улыбаюсь. Странное чувство. Странное и непонятное. Сердце обливается кровью, а душе хорошо. У неё растут крылья. Через боль, непринятие и тоску, но, кажется, наконец-то я живу.

На маленькой кухоньке со свистом закипает чайник. Мы с Марсом устраиваемся за столом на угловом диванчике, а отец разливает кипяток по кружкам. Достаёт печенье и конфеты.

– А ты на пол, – говорит он Марселю, но тот не реагирует, гипнотизирует коробку с кексами. – Вот же упрямый. Двигайся, – толкает пса в бок и присаживается рядом. Отпивает чай из огромной кружки, а потом берёт кекс. – М-м-м! Ты прав. Как у Лиды, – прожевав, выдаёт свой вердикт. – Крем лишний, но вкусно, – с удивлением признаёт мастерство кондитера.

– Ты никогда его и не любил, – констатирую факт, из-за которого мама частенько обижалась на него.

– Это да. Так значит соседка? – спрашивает он.

– Мириться пришла. Сама. Хотя мы и не ссорились, – рассказываю ему о вчерашнем вечере. Чай слишком быстро заканчивается, а Марселю достаётся небольшой кусочек кекса.

– Как нехорошо получилось. Что девочка о тебе подумает? – он всегда беспокоится за мою репутацию.

– Всё, что можно было подумать, она уже подумала. Ещё один странный поступок не повлияет на её мнение, – тянусь за печеньем и тут же убираю собачью морду от своего лица.

Хотя извиниться всё-таки стоит. Может быть, пригласить её куда-нибудь?

– Да-да. Тебе пора бы выбраться из своей раковины и начать жить, – отвечает отец на незаданный вслух вопрос.

– И тебе, – машинально отвечаю на нотации. – Может, переедешь обратно в квартиру? И мы сможем приходить к тебе почаще, – обещание, которое точно знаю, буду выполнять.

– Ты же знаешь, мне там тяжело без Лиды, – грустнеет он. – Тут, конечно, тоже всё сделано для неё, но хотя бы не так скучно. Теплицу вот прибрал, баньку истопил, забор починил. Дела есть, а в квартире что делать?

Ясно. Спорить бесполезно. Не стоит и начинать. Небольшой одноэтажный дом, который отец строил своими руками для нас с мамой и более чем скромная обстановка, которую папа запретил менять, приносят ему радость. Так вправе ли я настаивать на своём?