От недоедания было больно даже пить воду. Пищевод сводили спазмы. Возникало ощущение, будто что-то внутри гложет тебя. Губы пересохли, суставы ослабели и болели. Проводя пальцами по бокам, я легко нащупывал ребра. Где раздобыть еду, мы так и не придумали. Один раз наведались на маниоковое поле, но украденных плодов надолго не хватило. Ни птицы, ни животные, например кролики, нам не попадались. Все мы стали более раздражительными и старались реже разговаривать и даже сидели поодаль друг от друга: казалось, когда все вместе, голод мучит сильнее.

Однажды вечером мы заметили гуляющего мальчугана. В каждой руке у него было по початку вареной кукурузы. Парню было лет пять, он с удовольствием уплетал свое лакомство, поочередно откусывая от обоих початков. Мы ни о чем не договаривались и даже не переглянулись. Просто догнали мальчика и с быстротой молнии отобрали у него кукурузу. Добычу разделили на шестерых, так что каждому досталось немного. Тем временем малыш с плачем побежал к родителям. Те не пошли с нами разбираться: наверное, поняли, что шесть подростков обидели их сынишку только потому, что ужасно хотели есть. Позже тем же вечером мать мальчонки принесла каждому из нас по початку. Мне было неловко принимать от нее такой подарок, но в нашем положении игра в благородство была неуместна.

Не знаю, как называлась та деревня, и ни разу ни у кого этого не спрашивал. Я был слишком занят вопросами ежедневного выживания. Мы не запоминали названий других городков и селений, через которые проходили. Сложно точно восстановить в памяти и путь, по которому шли. Помню только, что голод заставил нас снова вернуться в Маттру Джонг. Да, это было рискованно, но голод заглушил голос разума.

Стояло лето, трава на солнце пожухла. Желтоватые поля обрамляло веселое зеленое море леса.

По одному из таких полей мы шагали плотной группкой, сняв рубашки. Кое-кто из моих друзей накинул их на плечи или на головы, чтобы не пекло солнце. Вдруг прямо перед нами из высокой травы вынырнули трое вооруженных людей. Это были молодые ребята не старше двадцати лет. Три автомата были направлены в грудь Гибриллы, шедшего впереди. Один из боевиков медленно приставил холодный ствол к подбородку моего друга и со смехом обратился к своим спутникам: «Смотрите, он испугался, как мокрая обезьяна». Два других повстанца прошли мимо меня. Я старался не смотреть им в глаза и потупился. Но тут парень с автоматом движением зачехленного штыка заставил меня поднять голову. Внимательно глядя на меня, он вынул штык из ножен и насадил на ствол автомата. Меня всего трясло, даже губы дрожали. Он холодно усмехнулся. Боевики препроводили нас в ближайшую деревню, которую мы недавно миновали. Один из наших конвойных был одет в майку цвета хаки и джинсы; его голова была повязана красной тряпкой. Двое других красовались в джинсовых куртках и штанах. На ногах – совсем новые кроссовки «Адидас», а на макушках лихо сидели развернутые козырьками назад бейсболки. У каждого на запястьях обеих рук поблескивало по нескольку дорогих часов. Это была добыча, отнятая силой у жертв или вынесенная из разграбленных домов и магазинов.

По дороге бандиты много чего говорили. По-моему, они нам угрожали, но я был не в состоянии разобрать слов. Я шел как во сне и ни о чем не мог думать. Только одна мысль занимала мое сознание: пришел мой час, сейчас я погибну.

На подступах к деревне двое боевиков побежали вперед. «С нами остался всего один, а нас шестеро», – подумал я. Но у него был полуавтоматический пулемет, а поясом ему служил широкий патронташ. Оставшийся с нами конвоир выстроил нас в два ряда по три человека и велел заложить руки за голову, а потом наставил на нас дуло пулемета и через некоторое время крикнул: «Если хоть один сделает резкое движение, я убью всех. Старайтесь даже не дышать, а то это будет ваш последний вздох». Он засмеялся, и его смех гулким эхом отозвался в лесу. Мне оставалось только молиться о том, чтобы никто из ребят не спугнул его и не пытался даже почесаться. Затылок у меня взмок: я ожидал выстрела в любую минуту.