– Вы, видимо, устали…

– Не дыши на меня.

– Бросьте… я все же на самом деле не крыса. И не болею чумой.

– Мне все равно, чем ты болеешь. Я знаю лишь, что я этим болеть не хочу.

– Неужели вы так боитесь умереть? – Она приподняла брови и огляделась: – Вам есть за что держаться? Тут довольно тухло.

– Найдется.

– Хорошо… – Вэрди зевнула. – Я вас пощажу. Дадите кошелек?

– Забирай, – устало отозвался он.

Девочка протянула руку. Склонила голову, и мокрая прядь волос упала на лоб. Комиссар нервно закусил губу. Он молился о том, чтобы она ушла как можно скорее. Но она медлила. Взяла кошелек и постучала по столу короткими ноготками с облупленным лаком. Тихо рассмеялась:

– Мне иногда жаль вас – взрослых…

И Рихард Ланн мысленно взвыл, а вслух лишь холодно ответил:

– Мне вас тоже. Пошла вон. Немедленно.

Она некоторое время, казалось, сомневалась. Потом поднесла ладонь к губам и подула на нее:

– Пока.

Она вышла за дверь. Но комиссар почему-то не сомневался, что очень скоро вновь ее увидит.

Я шла обратно. Наш заброшенный поезд стоял на Восточной железнодорожной колее, рядом с лесополосой. С одной стороны путей было старое кладбище с покосившимися крестами, а с другой – большое озеро почти идеально круглой формы. Взрослые давно уже оставили эти места, и теперь здесь жили только мы. О временах, когда к озеру приезжали отдыхать семьями, напоминали только проржавевшие остовы летних кафе, откуда мы давно уже растащили все, что годилось для использования, и несколько прогнивших деревянных причалов, уходивших в грязную илистую глубину.

Некоторые вагоны нашего «дома» были сильно покореженными и даже без стекол, но некоторые вполне подходили для того, чтобы в них спать. Здесь временами даже бывало уютно. А засыпая, можно было представлять, что ты в дороге и куда-то едешь. Как в старые времена, когда родители возили на юг, к морю.

Из первого вагона до меня сразу донеслись требовательные визгливые крики. Этот вагон был теплее всех, и там спали живые овощи – так мы называли детей, которым не было еще трех лет. Выброшенных на улицу, не успевших умереть и вовремя подобранных. За ними ухаживала Маара – недоразвитая дылда с бельмом на левом глазу, внучка машиниста, который когда-то водил этот поезд. Вот и сейчас я сразу увидела ее массивную фигуру, отделившуюся от группки силуэтов, окружавших горевший неподалеку костер, – видимо, ребята пекли картошку, оставшуюся от наших скромных запасов еды. Маара боится меня как огня, она знает, что я не люблю крики. Поэтому я притворилась, что не увидела ее, и замедлила шаг, позволив дылде скрыться в темноте.

– Вэрди! – светловолосый мальчишка в продранном джинсовом комбинезоне подлетел ко мне. Лицо его было измазано золой. – Как все?

– Привет, Ал, – я тряхнула кошельком перед его глазами. – Нам сегодня подвезло.

– Круто! – на секунду он просиял. Но тут же нахмурился: – Ты велела докладывать, так вот… Карвен снова плохо, она только что убежала.

Я вздохнула и направилась в хвост поезда.

– Приходи потом. Я тебе картошки оставил! – крикнул он вдогонку.

Я не обернулась и лишь ускорила шаг. Картошка была сейчас последним, что меня волновало. Хотя еще минут пятнадцать назад я просто умирала от голода.

Карвен сидела на траве, низко опустив голову. Увидев меня, она приподнялась и вымученно улыбнулась:

– Все уже в порядке. Не надо было бежать. Ты запыхалась.

Я молча села рядом и положила руку на ее спину, сразу почувствовав выпирающие лопатки. Ночная тишина мягко окутывала нас, и даже голоса ребят уже почти не доносились со стороны головы поезда. Карвен трясло. И все же она нашла силы еще раз улыбнуться и спросить: