Вэрди проскользнула мимо так быстро, что рыжий сеттер Спайк не успел поднять головы. Зато едва дверь длинного кабинета, где сидело обычно большинство сотрудников, захлопнулась, пес подскочил. Он зевнул, повертелся, встряхнул пушистыми ушами и, убедившись, что опасности нет, уселся обратно. Потом его нос задергался, и пес повернулся к двери, ведущей в личный кабинет Главного комиссара.

Инспектор Карл Ларкрайт, наблюдавший из-за стола, поднялся и, приблизившись, наклонился.

– Не надо, приятель. Рихард не в духе.

Опасения тут же подтвердились: за дверью что-то разбилось. Пес заскулил и поскреб лапой рассохшийся паркет. Карл нахмурился.

– Нельзя.

Спайк понуро улегся; Карл выпрямился и прошелся по кабинету. Даже на расстоянии он чувствовал нервное напряжение Ланна и от этого, как всегда, нервничал сам.

Тишина воцарилась окончательно: Рихард никогда не буйствовал долго. И все же в первые минуты после того как помилованные «крысята» покидали управление, к комиссару лучше было не входить. Для одного из коллег это чуть не кончилось простреленной ногой, для другого все-таки закончилось пущенной в лоб пепельницей. Именно поэтому на должности заместителя комиссара Надзорного управления не задерживались полицейские с самой устойчивой психикой и блестящим послужным списком. Ни один не выносил ни тяжелого непредсказуемого характера Рихарда Ланна, ни постоянных встреч с существами, которых когда-то нужно было защищать, а теперь приходилось ловить.

«Крысятам» запрещено было появляться в городе: заходить в транспорт, магазины, парки – любые места, где постоянно находились взрослые. «Крысята» не учились в школах. И, конечно, никто не пускал их в больницы, если они болели. В тюрьмах для них были свои корпуса с построенными из крупного булыжника стенами, более напоминавшие противоядерные бункеры. И, несмотря на надежность стен, взрослые заключенные, равно как и конвойные, боялись приближаться к маленьким узникам.

Работа не ограничивалась возней с детьми. Если раньше столичная полиция была стройной системой со специализацией, то теперь системой не пахло: на любого сотрудника могло свалиться любое дело; кадров не хватало; в полицию шли даже с меньшей охотой, чем заводили детей. Именно поэтому президент и политики помельче цеплялись за старую гвардию – Рихарда Ланна и ему подобных, временами неуправляемых, но храбрых и очень, очень выносливых. Управления, занимавшиеся, чем придется, были по сути восставшими трупами прежних Закона и Правопорядка. И пока что эти трупы ходили.

Сам Карл приехал сюда примерно семь лет назад. Ему исполнилось двадцать, он вернулся из армии еще в родной стране. Потом начала меняться власть, и отца Карла арестовали как «врага», хотя, казалось, он никогда ни против чего не враждовал. Власть тогда менялась везде, и нашлось одно место, куда Ларкрайт-младший сумел сбежать после падения Стены. Карл верил: все это временно – нужно только переждать. Но кризис оказался настоящей революцией. «Излечившийся от красной заразы» мир зажил по-новому и выбросил с политической карты небольшую страну, где царило насилие и нарушались демократические принципы. А с ней выбросил и эмигранта Карла Ларкрайта, наравне со всеми, кто по каким-то причинам переступил границы приютившейся среди горных хребтов республики А.

В полиции Карл был на хорошем счету, но попал туда не сразу. Имя его отца, полжизни боровшегося за права человека, было известно в определенных кругах по всему региону, и, пользуясь этим, взывая к его старым друзьям, Ларкрайт сначала многое делал, чтобы пресечь затянувшуюся Охоту на детей. Его не тянуло в политику, но с оппозиционными журналистами он нашел общий язык, не учел только, что их мало и они часто умирают. Ему это показали. И ему еще повезло, что в результате всех попыток вмешаться в решаемое наверху он оказался здесь. В похожем на картонную коробку кабинете, на ночном дежурстве со злым как черт Рихардом. Но даже подбрасывая прескверные обстоятельства, жизнь обычно имеет на тебя свои планы, не обязательно такие же скверные. Карл это знал.