– Что ты там бормочешь? – весело спросил Гера. – Какая мышь?

– Летучая мышь, – стала объяснять Вера, – символ меланхолии. Как вариант – сатаны. У Дюрера есть гравюра – там летучая мышь как будто распята на собственных крыльях. Витрувианское животное. Крылья у неё – как кленовый лист…

– Приснись, приснись, рыжий лист кленовый, – спел Гера, а Вера вдруг увидела, что под ногами у них – осень. Именно в эту августовскую ночь с деревьев начали спешно опадать листья – будто торопились куда-то. В эту ночь Копипаста долгих три часа не могла усыпить Евгению, привыкшую к запаху Веры Стениной. И в эту же ночь Вера и Гера зарифмовали свою встречу до конца – раненые коленки ничего не испортили.

Утром Вера проснулась первой, на полу рядом с кроватью лежали очки Чикатило. Квартира на улице академика Бардина была съёмной, но Гера ничего здесь не снимал со стен. Над кроватью висел выцветший портрет Шварценеггера, которого Гера, как и вся страна, называл запросто – «Шварц». Стены прихожей украшали зверские физиономии Ван Дамма и Сталлоне, а между туалетом и ванной красовался Стивен Сигал – фирменная морщина меж бровей, два выключателя сверху. На тумбочке лежала картонная папка с фотографиями – кажется, вчера Гера хотел показать, но как-то руки не дошли. Вера улыбнулась, дёрнула за шнурок, которым была завязана папка, – совершенно ботиночный, обувной.

На фото были женщины – обнажённые, без головы, но не в том смысле, что головы отрублены, а в том, что их оттяпали при работе над изображением. С точки зрения Веры – правильное решение, потому что увидеть свою голову на таких снимках захотела бы не всякая. Молодые, живые и крепкие тела были совмещены – путем немыслимых в дофотошопную эпоху ухищрений! – с самыми разнообразными предметами. У брюнетки (упавший на шею локон сообщал, что это – брюнетка) с гигантскими грудями был встроен вентиль в районе пупка и ещё имелось по отвёртке в каждом плече. У второй модели – тощей, неопознанной масти – в спине были сделаны ящички, из которых торчали циркули и транспортиры, а на локтях блестели колючие фрезы. Снимки были отпечатаны на шершавой, приятно неровной бумаге.

Всё-таки – маньяк…

Вера сложила фотографии обратно в папку и завязала обувной шнурок. Жаль, что эти коллажи не были искусством – в противном случае Вера услышала бы голоса натурщиц, почувствовала бы запах металла и разгорячённой кожи. Возможно, её дар не распространялся на фотографическое искусство? Она так мало об этом знала. Поди пойми.

За кухонным окном виднелся традиционный юго-западный пейзаж – стадо тонких сосен, согнанных во двор, как на расстрел, окружено многоэтажками и гаражами, одинаково серыми и какими-то безвыходными. Найти выход из этих дворов смог бы только местный житель – извилистые дорожки и целые города гаражей в два счёта сбивали чужака с толку.

Вера открыла кухонный шкафчик – там стояла пустая литровая банка и коробка с горчичными сухарями. В холодильнике единовластно царила эмалированная кастрюля, опять же совершенно пустая.

«Понятно, почему он такой худой», – подумала Вера. И тут солнце вдруг вспомнило, что август – это всё-таки лето, и ударило мощным световым залпом: пробив оконное стекло, луч бликанул на металлической хлебнице. Стенина на секунду ослепла, а потом онемела и оглохла от полноты счастья, которое заполнило её от пяток до макушки. Она сорвала пластыри с коленок, бросила в окно, и ветер понёс их в подарок бедным расстрельным соснам. Никакой зависти, ни капли её, ни следа – летучая мышь покинула Веру Стенину и улетела искать себе новое место для жизни.