Тревожило меня не только кипучее тело: мой престиж в школе зримо понизился. Меня больше не слушали, моего внимания не добивались. При виде меня девочки осекались и посматривали косо. Кое-кто даже поворачивался спиной. Бекка нет – Бекка все еще старалась сесть рядом, но глядела прямо перед собой и больше не нащупывала мою руку под столом.

Сонамит по-прежнему уверяла, что она моя подруга – отчасти, несомненно, потому, что в остальном популярностью не пользовалась, – но теперь это она делала одолжение мне, а не наоборот. Меня все это задевало, но я не понимала, откуда такие перемены в атмосфере.

А вот другие знали. Должно быть, пошла молва, изо рта в ухо, а оттуда снова через рот: от моей мачехи Полы к нашим Марфам, которые подмечали все, а от них к другим Марфам, с которыми наши встречались, выходя по делам, а от тех Марф – к их Женам, а от Жен – к дочерям, моим однокашницам.

О чем молва? Помимо прочего – о том, что я впала в немилость у своего могущественного отца. Моей покровительницей была мама, Тавифа, но ее не стало, а мачеха не питала ко мне добрых чувств. Дома она подчеркнуто не замечала меня или рявкала: «Ну-ка подбери! Не сутулься!» Я старалась пореже попадаться ей на глаза, но ее оскорбляла даже моя закрытая дверь. Пола прямо точно знала, что я, прячась за этой дверью, думаю ядовитые думы.

Однако я упала в цене отнюдь не только потому, что лишилась отцовского фавора. Разлетелись новые сведения, весьма для меня пагубные.

Если всплывал какой-нибудь секрет, особенно скандальный, Сонамит обожала растрезвонить первой.

– Угадай, что я узнала, – как-то раз сказала она, когда мы обедали сэндвичами.

Полдень был погожий, нам разрешили устроить пикник на школьном газоне. Территория была огорожена высоченным забором с колючей лентой поверху, на воротах два Ангела, ворота отпирались, только если приезжали или уезжали Тетки, – нам совершенно ничего не грозило.

– Что? – спросила я.

Сэндвичи были с заменителем сыра – его стали класть в школьные сэндвичи вместо настоящего, потому что настоящий сыр нужен был нашим солдатам. Солнце грело, трава была мягкая, я в тот день улизнула из дома, не попавшись на глаза Поле, и в этот краткий миг я была слегка довольна жизнью.

– Твоя мать – не твоя настоящая мать, – сказала Сонамит. – Тебя забрали у настоящей матери, потому что она была шлюха. Но ты не переживай, ты же не виновата, ты была совсем маленькая и не знала.

Живот скрутило. Я выплюнула на траву недожеванный кусок сэндвича.

– Что ты врешь! – чуть не заорала я.

– Успокойся, – сказала Сонамит. – Я же говорю, ты не виновата.

– Я тебе не верю.

Сонамит улыбнулась мне жалостливо и со смаком:

– Это правда. Моя Марфа слышала от твоей Марфы, а она слышала от твоей новой мачехи. Жены знают – некоторые и сами так детей завели. Меня вот нет – меня родили как положено.

В этот миг я ее взаправду ненавидела.

– А моя настоящая мать тогда где? – осведомилась я. – Раз ты такая умная!

Ты очень-очень жестокая – вот что я хотела сказать. Я уже догадывалась, что она меня предала: до того как рассказать мне, рассказала другим девочкам. Вот почему они со мной холодны: я запятнана.

– Не знаю – может, умерла, – сказала Сонамит. – Она пыталась украсть тебя из Галаада, бежала через лес, хотела перейти с тобой через границу. Но они ее поймали и тебя спасли. Везуха тебе!

– Кто? – пролепетала я.

Сонамит говорила, не переставая жевать. Я смотрела ей в рот, откуда исторгался мой смертный приговор. У нее в зубах застрял оранжевый заменитель сыра.

– Ну, они. Ангелы, Очи, они. Тебя спасли и отдали Тавифе, потому что она не могла родить ребенка. Они тебе сделали добро. У тебя сейчас дом гораздо лучше, чем с этой шлюхой.