Налив в таз горячей воды, Пелагея с неистовством смывала с себя болотную черноту. К вечеру вернулся Мирон. Застав свою жену в слегка приподнятом настроении, он обрадовался.

– Палашенька, – сказал он, – как приятно видеть тебя не заплаканную.

На это Пелагея ничего не ответила, а лишь улыбнулась в ответ.

***

С того времени как девушка ходила в Гиблый лес к болоту, прошло три дня. И вновь сердце тоска начала заволакивать.

"Обманула старая ведьма, – думала девушка. – И болото обычное, а то, что страхования были, так это с испугу: чего не привидится, когда ожидаешь, что сказки детские могут ожить".

Снова улыбка с лица сошла, чаще слёзы наворачиваются, мысли о малыше умершем душу терзают.

В один из дней Мирон объявил жене, что на охоту с мужиками собирается. Пелагея равнодушно кивнула.

Поутру, проводив мужа за околицу, накормив скотину, девушка легла на кровать и вновь мыслями вернулась к тому дню. Не заметила она, как сон сморил её. В тревожном забытьи мелькали костлявые руки да могилы. Проснулась девка мокрая как мышь. Сердце колотится, дух перевести не может.

Весь день без настроения проходила, а к вечеру и вовсе легла на кровать, к стене отвернулась и рёвом заревела: так жалко себя стало, несчастную.

Время к полуночи клонится, а сна ни в одном глазу. Ходит Пелагея по дому, без дела из угла в угол шатается. На душе скверно, предчувствие нехорошее камнем давит. Подошла к окну – ночь темна, лишь на небе луна полная холодным светом землю освещает.

Глядь – чудится или нет? По огороду, с заднего двора, что-то маленькое да белое ползёт.

Пелагея глаза вытаращила: не поймёт. Для кошки больно крупный, а собака не так ходит.

Взяла девушка свечу, дверь отворила и на задний двор пошла.

Чем ближе подходит, тем больше сердце заходится. Смотрит, глазам не верит: ползёт по земле её малыш, Ванятка. Рубашонка белая, в которой в гроб клали, вся землёй перепачкана.

Свеча в руках затряслась, да и выпала. Упала Пелагея на колени да поползла навстречу, подвывает, как собака побитая. Как приблизилась, схватила младенца на руки, к груди прижала, ревёт, из стороны в сторону качается, счастью своему не верит.

А малец-то ледяной, мордашка чумазая, ручки в земле. Спохватилась Пелагея да в дом понеслась.

На кровать малыша посадила, плачет, слёзы счастья по щекам размазывает. Одежду грязную с ребёнка сняла, понеслась воду греть, а сама с рук его не спускает, боится, что видением всё окажется.

Вот уж и ванночка тёплая готова, отмывает с ручек маленьких землицу, умывает Ванятку бережно. Наглядеться на чадо своё не может. И не замечает, что малец не гулит, не агукает.

Смотрит на Пелагею молча, не противится, не плачет, не капризничает.

Эту ночь девушка не спала, с Ванятки глаз не сводила. После ванночки тёплой ребёнок заснул, а она всё ухо ближе подставляла, слушала, дышит ли чадушко, счастье её нечаянное.

Утром, чуть петухи заголосили, вскочила девка кашу варить, дом в порядок приводить да мужа с охоты дожидаться.

На улицу отлучалась ненадолго, мальца с собой не брала. Помнила наказ ведьмин: нельзя трубить на всю деревню, что Ванятка её ожил да домой воротился.

Весь день пролетел, как минута, к вечеру Пелагея с ног валится. Уселась на стул, не поймёт никак – вроде и дела все житейские обнокновенные, а поди ж ты, силушки совсем нет. Дитя бы накормить, а подняться не может. Ванятка на полу сидит, на мать смотрит.

И впервые к девке в душу сомнение закралось. Малыш молчит всё время, кушать не просит, покуда сама за стол не усадишь для кормления.

Ванятка словно мысли материнские прочёл, на четвереньки встал и пополз к ней. За подол длинный ручонкой ухватился, на колени просится.