Появился мужчина под пятьдесят, явно водящий дружбу с зеленым змием.

– Коля, посмотри, кто к нам приехал, – сказала женщина и кивнула на нас с Пашкой.

– Здравствуйте! – произнесла я. А что еще я могла сказать?

– Ой! – моргнул Коля, потом почесал голову.

– А вы можете приехать к нам завтра? – спросила женщина.

– Когда? – спросила я.

– Вечером.

– Это может быть поздно. У нас ненормированный рабочий день. И зависит он не от нас, а от происходящего в городе.

– Мы поздно ложимся, – сказал Коля. – У нас тоже ненормированный рабочий день, а к завтрашнему вечеру мы как раз придем в чувство. Только пообещайте, что, пока не поговорите с нами, не будете давать в эфир и прессу никакой информации.

Мы с Пашкой уехали, не забыв многозначительно переглянуться с Андрюшей. На следующий день заскочили в Управление, чтобы выяснить как можно больше о краже, на которую вчера выезжал приятель.

Андрюша сообщил, что у четы Иванихиных украли две картины девятнадцатого века. По профессии муж – реставратор, жена – искусствовед. О происхождении коллекции, как и следовало ожидать, органам ничего не рассказали. Квартира находилась на сигнализации, которую кто-то отключил. Точно знал, как это делается. Кроме картин, ничего не исчезло. То есть брали две вполне определенные.

– Одного мастера?

– Нет, двух разных.

– Что-то в них есть общее? Одна школа, сюжет, еще что-то?

– И там, и там изображены лошади, – сказал Андрюша.

Я моргнула и невольно вспомнила немца Вальтера Кюнцеля, который купил на аукционе две картины с изображением лошадей, правда, еще и красноармейцев, и тачанки с пулеметом. Но то была советская живопись, а здесь, как я поняла, – девятнадцатый век.

– Картины ценные? – уточнила я у приятеля.

– Вообще все картины девятнадцатого века ценятся больше, чем современные.

– Ты уверен? Вспомни, на каком аукционе я недавно была.

Андрюша усмехнулся и сообщил, что кое-где на Западе в моду также вошел русский сюр.

– А это еще что такое?

– Сюрреализм. Тебе, возможно, сегодня об этом подробно расскажут. Я не могу повторить все, что говорили Николай и Алла Иванихины.

– У них этот самый сюр есть?

– Нет. То есть я не видел того, что сам мог бы назвать сюрреализмом. Вроде нормальные картины. Ну, то есть я сам мог бы это у себя дома на стены повесить.

– У тебя нет таких денег, которые можно было бы потратить на картины девятнадцатого века.

– У меня вообще стиральная машина сломалась! Мать достает, чтобы я новую купил, а мне сейчас бабки не выделить. Так какие тут картины… Но ты поняла, что я хотел сказать. У них нормальная живопись, в понимании обывателя. Никакой зауми, унитазов, из которых что-то вылезает, или инсталляции из тампаксов. Понятно, что изображено. Красиво. Я как будто в музее побывал. Юля, давай как-нибудь в музей сходим. Ты когда в последний раз была в музее?

– Вот украдут что-нибудь, так и сходим. Как раз посмотрим что-нибудь на самом деле редкое и уникальное, что недоступно простым гражданам. Андрей, когда тебе и мне по музеям ходить? Ты представляешь, что у тебя и у меня на работе скажут, если узнают, что мы в музей собрались? А те, кто меня в музее узнает? А сотрудники музея? Знаешь, что у меня люди спрашивали, когда увидели на аукционе?

– Догадываюсь, – расхохотался Андрюша.

– По-моему, мы все неоднократно бывали в музеях, – заметил Пашка, оторвавшись от пива, которое его всегда интересовало больше, чем все произведения искусства, вместе взятые. – Вспомните, в какие места мы на трупы выезжали. Не дома, не квартиры, а хранилища ценностей. Не уверен, что в государственных музеях есть то, что хранится в частных коллекциях. Равное по ценности, качеству, количеству…