– Да ну тебя, – смутившись, опустила глаза девушка.

– А мне, мам, со сливками, с сахаром и в большую кружку, ту, мою любимую. Ну, ты знаешь.

– Да знаю, знаю, Вась. А тебе, Жень, и правда худеть не надо. Куда еще худеть? – ставя перед ней чашку с кофе, пожала Арина плечами, выразительно глянув на Ваську.

– Да ей бесполезно объяснять, мам, – отмахнулся тот, весело подмигнув Жене. – Пусть делает, что хочет. Пусть смотрит на мир голодными грустными глазами. Ежик у нас мазохист… Ежики бывают разные: черные, белые, красные… Но всем одинаково хочется на что-нибудь заморочиться! Да, Ежик?

Арина улыбнулась, повернулась к шкафу, стала искать любимую Васькину чашку. Про себя же подумала – и впрямь Ежик. Очень подходит Женечке это смешное прозвище, придуманное Васькой.

Вообще, странная девушка, надо сказать. И отношение к ней сложилось странное, ни туда, ни сюда. И что Васька в ней нашел? Нет, если нравится она ему, и слава богу, тут уж без вопросов…

В школе, например, ему нравились блондинки-веселушки, Оксанка с Дашенькой. И на первом курсе девушка Света была – тоже яркая блондинка. Потом еще Леночка… И еще какие-то подружки бело-плюшевой масти – всех не упомнишь…

А тут Ежик. Худой, длинный, неуклюжий. Черные вихорки на голове. Тонкая шея, выпирающие ключицы. И не улыбнется никогда. Сидит, вся скукоженная. Стесняется, что ли?

А еще заметно, что она старше Васьки. Пять лет разницы – не пять месяцев. Не сказать, конечно, что у нее за плечами Крым и Рим с медными трубами, но переживание какое-то все равно чувствовалось. Неспроста же она такая молчунья.

Хотя это и неплохо, что молчунья. Может, привыкла молчать, потому что одна живет. Вернее, жила… Да, это как в сказке – жил грустный одинокий Ежик в маленькой однушке на окраине города, потом влюбился и перестал быть одиноким. Надо у Васи расспросить о ее прошлом, в какой семье выросла. Почему она одна, где родители… Не сирота ли? Другая девчонка уж давно бы все выболтала о себе, а эта молчит. И смотрит на Ваську так, будто он ее от неминуемой гибели спас.

– Мам, ешь блинчики.

Васька подвинул к ней тарелку, а Арина подумала: может, признаться Ваське? Прямо сейчас. Все равно тайное когда-то становится явным.

– А вообще, мам… Ты как? Сильно переживаешь?

– Не знаю, сынок. Я не поняла еще. Не успела. Тем более, не могу себе позволить переживания, потому что… потому…

– Да понятно. Переживаешь, конечно. Ты это… Держись как-то… Если честно, я и сам от отца в шоке. Я ему так и сказал. С ума сошел, говорю? Куда? Зачем? И слышать, говорю, не хочу…

Васька подскочил со стула, подошел к окну, постоял немного, сунув ладони в карманы джинсов и нервно тряся коленкой. Потом вернулся за стол, отхлебнул кофе, глянул на Арину исподлобья.

– Так и сказал, мам… Слышать, мол, не хочу.

– А отец что тебе ответил?

– Не помню точно… Ну, что для него и для меня ничего не изменилось, мол… Он отец, а я сын, и это навсегда и навеки. Да все отцы в такой ситуации говорят одно и то же, я думаю. Потом он про учебу еще заговорил…

– А что про учебу?

– Да он спросил, когда надо вносить оплату за следующий год. Что он будет помогать в этом смысле. А я ответил, что ничего мне не надо, раз так. Уж как-нибудь обойдемся без его помощи.

– А он что?

– Да ничего. Он сказал, что я веду себя, как пацан. Мам, но мне и впрямь ничего не надо, раз так! Я и сам себе на учебу заработаю. Ни у тебя, ни у него ничего не возьму.

– А на меня ты за что обиделся, сынок?

– Да я не обиделся… Но если так получилось, я тоже… Я заработаю, ты не волнуйся.