И вновь повисла тишина.

– Я не знаю, – после долгой паузы проговорила мама.

Я же, ничего не говоря, тихонько достала из кармана телефон и написала папе сообщение:

«Если ты сейчас же не приедешь к нам, то будешь круглым дураком с обкусанными локтями!»

Ответа на свое короткое послание я не дождалась ни через минуту, ни через две, ни через пять. Зато через семь минут раздался настойчивый звонок в дверь. Все эти семь минут мы с мамой провели на кухне в полном молчании, думая каждая о своем, поэтому обе подпрыгнули, когда по всей квартире раздался трезвон.

Мама испуганно глянула на меня. Я же не стала дожидаться от нее реплик или действий, а сама соскочила со своего места и поспешила открыть дверь. На пороге стоял запыхавшийся Килим Ярашевич Вергут.

– Мы поговорили. Иди туда, – мотнула я головой в сторону кухни. – И без положительного ответа не возвращайся. Хоть до утра там сидите. Хоть до Нового года. Но чтобы пока она не согласится быть с тобой, никто из этой кухни не вышел. Все понял?

Он лишь кивнул. Разулся, вручил мне свою куртку и глубоко вздохнув, отправился на кухню. Входная и кухонная двери закрылись одновременно. Входной щелкнула я. Кухонную тихонько прикрыл папа.

«Какие же все-таки дети, эти взрослые», – с улыбкой подумала я и отправилась в свою комнату выбирать теплые вещи, которые уже завтра улетят со мной в Москву.

Оставленные в конце августа вещи из разряда «не очень-очень нужных» я еще разок перебрала и отсеяла почти половину, добавила милых сердцу безделушек и через два часа была готова, а дверь на кухне так и оставалась закрытой. Я отправилась в ванную, приняла душ, высушила волосы, покривлялась перед зеркалом под музыку в плеере, но кухня по-прежнему оставалась закрытой. Тогда я вновь отправилась в свою комнату, взяла первую попавшуюся книгу с полки и углубилась в чтение.

Когда я дочитывала пятьдесят четвертую страницу романа Джеймса Кана «Индиана Джонс и Храм судьбы», дверь на кухне наконец скрипнула как раз на том моменте, где «…дальняя дверь, за которой он стоял, и утопленные в потолок клинки опять начали опускаться. Индиана схватил Уилли за руку и потащил за собой. Они пронеслись через помещение, и он толкнул ее в еще оставшийся проход, а затем прыгнул сам». Движение дверей совпало, и я вздрогнула.

Дверь в мою комнату была открыта, поэтому я, отложив книгу, на цыпочках подкралась ко входу и затаилась так, чтобы меня не было видно.

– Что ты делаешь? – услышала я шепот мамы. – Регина нас услышит.

– Пусть не только слышит, но и видит! – громким шепотом заявил папа. – Я так долго ждал, что сейчас готов кричать, – но вместо крика раздался приглушенный звук поцелуя. – Я хочу, чтобы все знали, что ты моя.

Я широко улыбнулась. Ну наконец-то!

– Ты с ума сошел? – возразила мама все тем же шепотом.

– Да, давно. И тебе это прекрасно известно.

Звуки поцелуев раздались вновь.

Я не выдержала и выглянула в прихожую. Папа обеими руками прижимал маму к себе и даже вдохнуть не позволял. Их поцелуй был настолько глубоким, что казалось будто он ее съест. Она же упиралась ему в грудь кулачками, словно собиралась оттолкнуть, но на самом деле с не меньшим рвением отвечала на поцелуй.

Илья целовал меня не так. Я, почему-то сразу это поняла. Страсть, которую я сейчас наблюдала, была смешана с нежностью и с бесконечным обожанием. В страсти Ильи была лишь похоть. Оголенная и бесстыдная. Он выставлял ее на показ и меня вместе с ней. Не было в этом ничего сокровенного. Никакого таинства.

То, что я видела сейчас было похоже на голод. На голод не по плоти, а по человеку. В целом! На страсть без похоти, но с желанием. С желанием, которому невозможно противиться. Желанием, которое порабощает. Но становясь рабом, ты получаешь возможность подняться в невесомость, продолжая вдыхать полной грудью.