На миг показалось: на фоне луны проступает тот странный дом, Кунсткамера, что стоит напротив Тихого Леса. Щерится всеми восьмью этажами, посверкивает бликами в апельсиновых окнах. Теплый свет горит вразнобой, в одних квартирах, а потом в других, Дом перемигивается с заповедником, будто передает секретный код, разгадать который дано немногим.

Майкл попятился, сел на кровать, опрокинулся на подушку.

Отсюда, из частного сектора, не был виден ни Дом, ни Лес. Но он чувствовал, как пахнет хвоей и дикими первоцветами. Слышал, как журчит река Тишинка. Видел склизкий туман над полем.

Из того, нереального, детства пришло странное воспоминание. Район, над которым возвышалась Кунсткамера, почему-то назывался Заречьем. А городок – Затишьем. Будто первой точкой отсчета было что-то внутри заповедника, по ту сторону неглубокой реки.

Утро выдалось яркое, жмуристое, смешливое. Солнечный луч долго шарил в кровати, лизал руки и шею, щекотал под веками. Майкл отворачивался, удивляясь, что забыл зашторить в комнате окна, ведь всегда устраивал полумрак, полночи играя на ноутбуке, а теперь придется в такую рань… Он повернулся на бок, пружины скрипнули, матрас впился в ногу какой-то особо неприятной складкой.

Майкл открыл глаза и помрачнел.

Он не в Белокаменске. Он в Затишье. И останется здесь на месяц, если хорошего адвоката найдут.

Вспомнился сон. Сумбурный и стрёмный. В нем беловолосая девушка выла, манила в лес. Дедок-ветеран в красной краске погрозил Майклу скрюченным пальцем и обернулся вдруг древней бабкой, прошипевшей: «Гнилушек не видел?»

«Не ходи в заповедник!» – визжала мама, вцепившись в кого-то большого и теплого, а маленький Майкл, тогда просто Мишка, прятался под скрипучей кроватью и грыз украденный с кухни пряник. «Там же дети, Настенька!» – невидимый кто-то отвел в стороны мамины руки, взял из шкафа плащ и вышел из комнаты. «Ванечка!» – прошептала мама. И заплакала, завыла совсем как гнилушка.

Приснится же на новом месте!

Но вкус пряника до сих пор ощущался во рту, сладкий, мятный, с малиновым джемом. Самый вкусный пряник из детства.

Майкл потянулся и выглянул в сад. Кое-где в тенистых низинах еще лежал снег, рыхлый и грязный, но в проталинах вылезла мать-и-мачеха, задорная и по-цыплячьи пушистая. Вовсю цвели садовые крокусы, выпустили бутоны тюльпаны. Май сиял и манил теплом, весенними запахами и птичьим базаром. Воробьи расчирикались в кустах смородины, воюя за место под солнцем. На подоконник вскочил рыжий кот, внимательно посмотрел на Майкла, оценивая сквозь стекло, фыркнул, пожал плечами, как умеют только коты. Вернулся в сад, греться на солнышке и охотиться на воробьев. По весне у котов масса дел, не до Майкла с его городскими запросами.

Майкл улыбнулся коту, достал из сумки джинсы, толстовку. Умылся над треснувшим умывальником в ванной, вычистил зубы и прошел на кухню.

Ни матери, ни тетки не было дома, исхитрились в такую рань убежать по каким-то женским делам. Под салфеткой на захламленном столе высилась горка сырников, стояла банка магазинной сметаны и яблочное варенье с лимоном из остатков зимних запасов. Майкл вскипятил на конфорке чайник, с удовольствием угостился сырниками, пышными, румяными, вкусными. Мама так не умела. Она брала магазинные, чтобы меньше стоять у плиты, и Майкл разогревал их в микроволновке. Интересно, тетка печет блины?

Поймав себя на нелепой мысли, что готов променять протестные акции на блины, пирожки и сырники, Майкл по-быстрому допил чай, вымыл тарелку и вышел на улицу. Нужно пофоткать город и выложить в блог с заголовком: «Так живет наша глубинка!» Пока власть имущие набивают карманы и отправляют отпрысков в Оксфорд, в маленьком городке жизнь остановилась в девяностых годах, будто кто-то выключил таймер.