– Все как у людей?

– А вы как думали? Цивилизация добралась и до наших богом забытых мест.

– А полицейский тут для чего? Чтобы не произошло столкновения и коитуса с «Движением свободных отцов Полыньи»? ДСОП.

– Нет, – усмехнулся доктор. – Очевидно, блюститель просто идет по своей надобности.

– Но в ногу с матерями-девственницами Полыньи. А этой «надобности», мне кажется, ему уже хватит. Судя по цвету мордэны, напоминающей «Страну багровых туч». То бишь утреннюю звезду – Венеру.

– А вы наблюдательны, Вадим Евгеньевич. Да-с, господин Громыхайлов страдает этой извечной русской болезнью.

– Ну отчего же она только «русская», Густав Иванович? Вы, немцы, нам всегда льстите. Если не идете завоевывать.

– Я обрусевший немец, – несколько обиделся Мендлев. – Мои предки приехали в Россию триста лет назад. И честно ей служат.

– Не сомневаюсь. А здесь-то как оказались?

– Судьба-с. А точнее – Минздрав-с.

Вот так, мило беседуя, мы подошли к продуктовому магазинчику, который представлял собой одноэтажное, хотя и чрезвычайно длинное и широкое здание. Называлось оно, естественно, «Супермаркет». Внутри помещение было разделено на несколько отсеков, где имелись и съестные припасы, и хозяйственные принадлежности, и кое-что из одежды, обуви, и даже некоторые ювелирные изделия. Вернее, бижутерия.

У прилавка застряло человек пять-шесть покупателей, а продавщица (она же и хозяйка магазина) сидела за кассой. На ее широкоскулом и крутобровом лице тоскливо моргали глаза испуганной оленихи.

– Зинаида Алексеевна! – вкрадчиво обратился к ней доктор Мендлев. Я заметил, что у него несколько необычная, осторожная манера общения с людьми, словно он каждого считал своим будущим пациентом, который в данный момент передвигается на своих двоих лишь по странному недоразумению. – Не привозили ли еще лекарства по моему списочку?

– Только обзидан и сомапакс, – механически ответила продавщица, заглянув в бумажку.

– Что ж! Давайте хоть это, – вздохнул доктор. – И пять банок шпрот.

Я побросал в сумку различные консервы, выбрал для Милены симпатичное лазуритовое колечко, расплатился и вышел из магазина вслед за доктором Мендлевым.

– Героическая женщина, знаете ли, – произнес он. – Сына приговорили к пожизненному, а она держится.

– Так ведь он, насколько мне известно, сбежал?

– Точно-с. – Доктор удивленно вскинул брови. – А ваш Абвер неплохо работает.

– Сигуранца, – поправил я. – Для того и прибыл, чтобы навести кое-какие справки.

– Какие же?

– По поводу смерти моего деда. – Я решил, что пора переходить в наступление. – У меня есть подозрение, что он умер не своей смертью.

– Да? Зайдем теперь в булочную? – предложил доктор, никак не среагировав на мое заявление. Это меня удивило и огорчило. Выстрел оказался вхолостую.

Пекарня размещалась неподалеку. Лотки со свежеиспеченным белым и ржаным хлебом лежали прямо на прилавке, за которым стоял пузатый и грозный дядя с рыжими усами. А над его головой висел красочный плакат: «Коммунистам, либералам, фашистам и гомосексуалистам – хлеба нет, не было и не будет!»

– А кому же тогда – «будет»? – резонно спросил я у забавного хлебопека: – И как вы определяете, кто есть кто?

– По запаху, – сурово ответил булочник, подкручивая вверх усы и с явным подозрением принюхиваясь в мою сторону.

– О нет, Ким Виленович! – угадал его мысли доктор Мендлев. – Наш гость, вне всякого сомнения, достоин любых хлебных изделий, включая булочки с маком. Ручаюсь. Это внук Арсения Прохоровича.

– Рекомендация принята, – кивнул пекарь, благосклонно сунув мне бородинский. – Угощаю. За счет заведения.