– У нас есть только слова мужа и старика с собакой. Муж уронил очки, а собачнику за восемьдесят.

– Ему семьдесят семь, – говорю я.

– Плевать. Суть в том, что наших свидетелей первоклассными не назовешь, – говорит Монтроуз, передразнивая Коннора Мосса.

– Они видели, как кто-то похитил Софи.

– Так говорит Адам Уорнер. Старик на пляже видел лишь, как Софи с кем-то боролась. Он не знает, кто именно ее утащил.

– Тогда что, по-твоему, произошло? Она пропала.

– Ага. Точно. Пропала. Я не знаю, что произошло. Но сказка про то, что ее ни с того ни с сего утащил какой-то маньяк, не внушает мне доверия.

– Такое случается каждый день, – говорю я. – Пусть и не здесь.

Монтроуз слегка пожимает плечами.

– Не сомневаюсь, – говорит он. – Но средь бела дня? В одиннадцать часов?

– Это необычно, – соглашаюсь я. – Слишком прямолинейно для кого-то, кто не охотился именно на нее.

– Она уронила бокал с вином, – добавляет Монтроуз. – Страдала алкоголизмом, что ли?

– Ее родители о таком не упоминали, – говорю я. И тут же чувствую себя дурой, потому что я даже не спросила их об этом. Одиннадцать утра – действительно рановато для выпивки. Даже на отдыхе. Впрочем, даже если бы я спросила родителей Софи про вино, вряд ли они стали в самом начале расследования охотно рассказывать про зависимость дочери.

– На самом деле, – говорит Монтроуз, усаживаясь в свое старое кресло, обмотанное невероятным количеством скотча, – мы совершенно ничего не знаем про Адама и Софи Уорнер. – Он на секунду замолкает. – Точнее, я ничего про них не знаю. А что насчет тебя, Ли?

Я хожу туда-сюда по блестящему сосновому полу коттеджа, и он скрипит от каждого моего шага. Сейчас около половины девятого, и солнце за окном все еще бросает лучи света на воду. Старинные часы на кухне тикают, как метроном, напоминая мне о моем одиночестве, хотя я вовсе не нуждаюсь в напоминаниях. Я не привык расхаживать кругами. Но сегодня мне многое нужно обдумать. Я прохожу мимо комнаты, где спала Обри. Гадаю, каково ей сейчас с бабушкой и дедушкой. Ей всего три, но она сообразительный ребенок. Она знает, что ее дедушка терпеть не может папу. А я знаю, без всякой тени сомнения, что меня она всегда будет любить больше, чем его. Пожалуй, это единственное, в чем он готов мне уступить. Хелен, наверное, набирает сейчас ванну, наливает туда пены, проверяет, что вода не слишком горячая. Она неплохой человек. Порой я вижу отголоски Хелен в Софи в тех чертах ее характера, которые мне отвратительны. Иногда, когда ей говорят что-то, с чем она не согласна, она притворяется, что ничего не слышала. Она всегда говорит, что у нее все хорошо, даже когда это очевидная ложь. Иногда она запирается в спальне и задергивает шторы, чтобы спрятаться в этой крепости от всего, что ее огорчает. Я не знал об этом, когда женился на ней. Я думал, что она такая, какой хочет казаться, – веселая, умная, сексуальная. Забавно, как часто такие черты характера оказываются лишь маской, за которой скрывается настоящий человек, ролью, которую он играет. Поначалу Софи любила приключения. Кивала в разговоре, даже когда не слушала. Была готова прыгнуть в постель, даже когда поблизости не было постели. Я не знал, что все это – иллюзия. Я думал, она и правда такая.

Со связью здесь проблемы, но мой телефон все равно беспрестанно трезвонит. Я бессильно падаю на синий диван в гостиной и пролистываю сообщения, которые начали приходить с шести вечера и приходят до сих пор.

Чувак, я слышал, что случилось с Софи?

Мне приехать?

Черт побери!