Теперь я имею это право. Теперь я могу всё, но беда в том, что хочу иного – прощения себя и правды. Сегодня у меня есть возможность это получить. Почти бесшумно ступаю за Эдом и слышу неподалёку журчание реки, разрезающее ночную тишину. С пробежавшими вдоль позвонков иголками осознаю, что мы очень близко к тому месту, где когда-то мама нашла отца, где стояла избушка давно умершего деда, которого не знала. Имя мне дал полноводный Артон, берущий начало в глуши Великой Топи и расстилающийся через всю страну до самого Багряного моря. Я всегда буду плодом любви короля и рыбачки… или правильнее говорить – короля и колдуньи?

Гниль, отравившая династию. Теперь уже так явно.

Лишь бы снова не провалиться в терзания о своей глупости и желание утопиться ко всем духам в этих самых водах Артона, ускоряю шаг и иду почти вровень с Эдселем. Бесконечно ему благодарна: он не бросил меня после всего, что натворила. Пока я нежилась в лживых объятиях и продумывала план захвата короны, он искал способ спасения моей души. Жаль, не успел.

– Ещё немножко. – Эд поднимает фонарь повыше, и огонёк за тонким стеклом неровно трепещет.

Вглядываюсь вперёд, с трудом, но различая блеск воды за поросшим осокой берегом, куда нас выводит тропа. Подошвы вязнут в противно чавкающей сырой земле. Вдыхаю глубже… Ошибка. К запаху реки и ила примешивается нотка смолы, напоминающая о боли утраченного баланса с природой. Ёжусь от прошедшего по плечам влажного холода и того, как немеют пальцы всех четырёх конечностей – это теперь моё привычное состояние. Тепло лишь внизу живота, словно крохотный уголёк старательно высасывает из дальних уголков тела соки, которых в нём и так критично мало.

Нет. Не хочу об этом думать, тем более сейчас. Мы продолжаем идти вдоль берега, пока, наконец, не видим маленькую кривую избушку, заваленную густыми осиновыми ветками по ветхой крыше. В темноте различить трудно, но кажется, что вместо стен у неё просто свитые плотным рядом прутья.

– Уверен, что там кто-то есть? – шёпотом спрашиваю я, не отрывая удивлённого взгляда от большого куска дубовой коры, видимо, призванного быть дверью в лачугу. – Выглядит… заброшенной бобровой норой.

– Ты бы тоже не кидалась гнездо вить, еслив надобно постоянно кочевать, таясь от жрецов. И еслив тебе стукнуло больше годков, чем столичным стенам, – справедливо замечает Эд. – Иди, она всяко уж уразумела, что мы топаем к ней – ведьма ж, как-никак. Говорят, еслив гостей не изволит принимать, вовсе тропу загибает так, что дом энтот не сыщешь.

– Ты разве не со мной? – я нехотя отпускаю его руку, без которой сразу становится одиноко.

– Здеся покараулю. Вдруг кто за нами тащился.

Он передёргивается и встаёт у двери, пряча от меня глаза, а я понимаю, что видеться с колдуньей ему страшно. К тому же его давно почившая в безвременье бабка, воспитавшая троих сирот, наверняка бы этого не одобрила. Что ж, он и так сделал для меня больше, чем кто-либо.

– Я быстро, – кивнув ему, поднимаю кулак и осторожно стучу по дубовой коре, но вдруг она сама начинает двигаться на меня. Сдавленно ойкнув, подцепляю её пальцами и просачиваюсь внутрь лачуги, теряя из виду фонарь Эда.

Тут оказывается намного светлей, чем снаружи. В центре избушки, лишённой даже пола, прямо в земле вырыто кострище, а на огне негромко булькает подвешенный за толстый прут круглый котелок. Тревожно сглотнув, оглядываю жилище в поисках хозяйки, походя подмечая сплетённые вдоль стен длинные полки, уставленные мутными пузырьками, подвешенные к потолку корзинки, топчан с толстой медвежьей шкурой в углу и несколько больших кованых сундуков, на одном из которых и видится в полумраке тёмный сгорбленный силуэт.