– Да брось ты думать – сам без бабосов сижу!

Пасюк словно прочитал его грешные мысли, и в ладонь тут же ткнулась маленькая металлическая емкость. Родион правильно оценил ее вес и сразу поднял к губам – ноздри уловили приятный запах.

– Ты чт-то, – радостно икнул Родион и шмыгнул покрасневшим носом, – свою кедровку взял?

На душе стало радостно – об изделии Пасюка казаки, отведавшие его кедровки, слагали легенды. Вроде нет ничего сложного – всыпать в банку с медицинским спиртом кедровых орехов до краев, добавить пахучих таежных травок, меда и поставить на две недели.

Настойка получалась просто убойной и знаковой, как лейбл уважаемой фирмы – несмотря на лютую крепость, пилась намного легче водки, да, самое приятственное, утром голова не болела, несмотря на литраж принятого накануне.

Некоторые пытались повторить, благо, автор рецепта не скрывал, но получаемое разительно отличалось от кедровки, и не столько вкусом, сколько мозгодробительными последствиями употребления, видимо Пасюк по своей хохляцкой натуре не договаривал самого важного – способа перегонки или иной очистки спирта.

– На, занюхай, господин подхорунжий! Только занюхай, есть его никак нельзя – он у нас один!

В другую ладонь лег небольшой сухарик, один из тех, что продается в магазинах – желтый, с черными вкраплениями изюма. Родион посмотрел на него и хлопнул себя по лбу.

– Совсем забыл, у меня же плитка шоколада в шинели заныкана. Теперь хорошо посидим – и выпить есть, и закусить…

– Как буран утихнет, ты, товарищ Ермолаев, возьмешь с собою четырех самых опытных бойцов и проедешь верхами по бурятским зимовникам за Иркут. До Булун-Талая. Посмотришь, что творится, проверишь взвод Архипкина и вернешься сюда. Смотри только внимательно да будь бдителен – казаки могут тебе пакость устроить, такая паршивая погода таки на руку им играет! И помни – именно там вырубили троих наших бойцов.

– Это я на всю жизнь запомнил, – со странной улыбкой на губах отвечал молодой еще, всего лет тридцати с небольшим, красный командир, в накинутой на плечи потрепанной шинели. Лишь нездоровый румянец играл на почерневших, ставших еще более скуластыми щеках.

Этой зимой многие красноармейцы его полка обморозились, долог был путь по заснеженным и суровым просторам Сибири, от Омска, что на Иртыше, до самого Байкала.

Но и только – дух их был высок как никогда – три зимних месяца они гнали и громили беляков, взяв в пути многие тысячи пленных. Офицеров или расстреливали сразу, или передавали в ЧК, а бывших нижних чинов ставили в строй. И что характерно – вчерашние солдаты сибирских стрелковых полков Белой армии дрались ничем не хуже, стараясь заслужить себе тем самым полное прощение от Советской власти.

Так что 7 марта их бригада вошла в Иркутск с большей численностью, чем начала свое триумфальное продвижение от Уральских гор. Два полка оставили в городе, для поддержания порядка и как костяк для переформирования бывших колчаковских частей, что восстали против адмирала в декабре, и пропитанных изрядным эсеровским душком.

Их полк был переброшен на охрану железной дороги с ее важнейшими Кругобайкальскими туннелями. На выполнение этой важнейшей задачи выделили два батальона, а третий срочно перебросили на мобилизованных обывательских подводах в Тункинскую долину неделю назад – и это было весьма благоразумно, как показали эти дни.

Оставлять проживавших в ней казаков без надлежащего присмотра было бы невероятной глупостью, чего Советская власть допустить никак не могла. Первым делом местным станичникам предъявили ультиматум – немедленно выставить одну конную сотню на службу в формируемый в Иркутске 1-й Советский казачий полк, иначе же они будут рассматриваться как враги народа. Самая многочисленная станица Тункинская с ее четырехтысячным населением покорность выразила, и позавчера вставшие под красный флаг казаки ушли на Иркутск.