Она принесла довольно большой узелок, но при виде Михася, стоящего посреди горницы, выронила его, всплеснула руками и воскликнула, обращаясь к монаху:

– Ой, отец Серафим! Он уже совсем живой! А ведь столько времени был как мертвый! Ты прямо кудесник, отче!

– Вместе выходили мы этого молодца, доченька! Имя его Михась, и он действительно поморский дружинник. Об этих народных заступниках слухи даже в нашу глушь дошли, – произнес монах тепло и ласково и обернулся к Михасю: – Вот и пришла твоя главная спасительница, витязь. А зовут ее Анюта.

Девушка почему-то засмущалась, зарделась, потом степенно поклонилась дружиннику, подняла глаза, посмотрела озорно и восторженно.

Михась машинальным жестом чуть было не поднес ладонь к голове, демонстрируя английское военно-морское приветствие, но задержал руку, приложил ее к груди, неловко поклонился по-русски:

– Спасибо, Анюта!

Ему почему-то стало вдруг неудобно перед девушкой и за свою бороду, и за хромоту и раны, и за дерюжные портки и рубаху вместо привычного ладного обмундирования. Михась с раннего детства привык ходить в военной форме лесной дружины, ставшей его второй кожей. Он лишь однажды ненадолго сменил эту форму, и то не на цивильное рубище, а на мундир морского пехотинца Ее Величества Королевы Англии. А сейчас он одет как чучело огородное и едва стоит, опершись на костыль. Какой уж там витязь и защитник! Только что готов был от малейшего шороха под крышку гроба заползать.

Впрочем, за свой внешний вид Михась переживал совершенно напрасно. Даже в посконной рубахе и портках, с поврежденной ногой, перебинтованной головой и грудью он выглядел стройным и подтянутым, представлял резкий контраст с деревенскими мужиками, либо согбенными ежедневным непосильным трудом, либо заработавшими какой ни на есть достаток и начавшими на радостях обжираться, отращивать себе брюхо. Конечно, и в селе, в котором жила Анюта, было множество красивых и сильных молодых парней, но они очень быстро уходили на заработки в города, поступали в ополчение или сбегали в казаки-разбойники.

Но главное для Анюты заключалось отнюдь не во внешности Михася, а в его глазах, добрых, умных и одновременно грустных. Таких глаз у окружавших ее людей Анюта не встречала. Ее односельчане обычно смотрели на окружающий мир затравленно и зло, или бесшабашно, безнадежно. И только монах-отшельник, отец Серафим, которому девушка носила пропитание раз в два-три дня по поручению их сельского священника, был похож выражением глаз на Михася. Анюта любила монаха, как родного отца, тем более что была сиротой и жила в семье тетки. Ее мать рано умерла от вечных трудов, непрерывных родов и недоедания. Отец ушел с ополчением на Берег, то есть на рубеж, проходящий по берегу Оки, и там сложил голову, отражая очередной набег крымцев на Русь. Из братьев и сестер также в живых не осталось никого. Все сгинули от болезней, голода или пропали, уйдя из села в поисках лучшей доли. И только тетка, мамина сестра, решительная и энергичная, а главное – здоровая женщина, взяла сироту-племянницу батрачить в свое крепкое и обширное хозяйство. И на том спасибо, кусок хлеба у Анюты теперь был. Ну а родительский дом, старый и покосившийся, с дырявой крышей, достался ей в наследство. Никто из односельчан на него не позарился, и вовсе не оттого, что совесть не позволила обидеть сироту, а просто побрезговали развалюхой.

И жила Анюта в непрерывном тяжком труде, голоде, холоде и недосыпе, смиренно, по-христиански считая, что это и есть жизнь. Но около года тому назад сельский священник поручил ей ходить за семь верст, через чащу и болото, по еле различимой в ясный день звериной тропе в лесной скит, носить пропитание монаху-отшельнику, возносящему молитвы Господу во имя всех страждущих, в особенности – жителей ближайшего села. Вероятно, священник выбрал безропотную сироту в качестве исполнительницы этого чрезвычайно обременительного поручения вовсе не из духовных соображений. Любой другой просто послал бы батюшку куда подальше. Но вольно или невольно, а сей достойный пастырь сделал благое дело.