– Нет, с чего бы?

– И уж конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось сегодня пережить неприятные минуты.

– Вы правы. – Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его исключал возможность помощи со стороны молодых спутников. Так что они с Матей стояли и ждали, пока он поднимется.

Потом они медленно, сообразуясь со скоростью профессора, пошли по берегу среднего пруда, мимо купальни, какие бывали в барских домах еще в прошлом веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на широкую, стекающую к пруду поляну, наверху которой гордо и красиво раскинулся дом Трубецких – хоть и было совсем темно, лишь два фонаря светили возле него, да горел свет в некоторых окнах, дом был олицетворением благополучного уюта, респектабельности – как будто и он приплыл сюда по реке времени, либо они – Лидочка и оба физика – провалились в прошлое, когда дом еще принадлежал своим благородным хозяевам и туда не допускались незнатные физики, художники и прочая разночинная мелочь. Впрочем, что она знает об этих спорщиках – может быть, они потомки графов и князей, только таятся, чтобы их не вычистили из университета!

Совершенно забыв о присутствии Лиды, физики постепенно углубились в специальный разговор, в котором фигурировали неизвестные Лидочке, да и подавляющему большинству людей того времени, слова «позитрон», «нейтрон», «спин», «бета-распад» и «перспективы открытия бета-радиоактивности». Матя увлекся, взяв палку, разгреб подошвой листья с дорожки и стал рисовать палкой какие-то зигзаги, почти невидимые и совсем непонятные. Наконец, совсем уж замерзнув, Лидочка сказала, что оставляет их и пойдет домой одна, и только тогда физики спохватились и пошли к дому. И вовремя, потому что, как раз когда они снимали пальто под сердитым взглядом чучела медведя, раздался гонг, означавший окончание дня. И сверху по лестнице деловито сбежал президент Филиппов, чтобы лично запереть входную дверь.

– Успели, – радостно сказал он, – а вот кто не успел, переночует на улице.

Президент Санузии наслаждался тем, что кому-то придется ночевать на улице.

Александрийский жил на первом этаже – ему было слишком трудно подниматься на второй, – поэтому он, попрощавшись, пошел коридором, соединявшим главный корпус с правым флигелем. Матя поднялся с Лидочкой на второй этаж и проводил ее до комнаты. Он сказал:

– Глупо получилось, я же вас искал. И с вами хотел поговорить.

– О чем?

– Обо всем. О королях и капусте. Но Александрийский всегда был таким настырным. И вас от меня увел.

– Мне его жалко. Ему так трудно быть немощным.

– Я хотел бы дожить до его лет и не стал бы жаловаться на болезни.

– А сколько ему лет?

– Не знаю, но больше шестидесяти. Перед революцией он был приват-доцентом в Петербурге.

Матя взял Лидочку за руку и поднес ее пальцы к губам. Это было старомодно, так в Москве не делают, Лидочка вдруг смутилась и спросила, заставляя себя не вырывать руку:

– Это так в Италии принято?

– Это принято у поклонников, – ответил Матя.

Лидочка вошла в комнату. Марта лежала на застеленной кровати и читала при свете бра.

– Ты куда пропала? – спросила она.

– Мы гуляли с Александрийским, – сказала Лидочка. – А потом пришел Матвей Ипполитович, и они стали спорить.

– Я думаю, что Александрийский ревнует, – сказала Марта. – Когда-то Матя был его учеником, недолго, в начале двадцатых. И оказался более способным, чем учитель.

– Так все считают? – спросила Лидочка.

Она взяла вафельное полотенце, сложенное на подушке, и стала искать в сумке пакет с зубной щеткой и порошком.