А вот то, что одна из девушек считает возможным высказать свое «фи», критикуя рассадку за столом, я не могу оставить незамеченным:

– Напомните мне ваше имя, мадемуазель! – требую я. – И выскажите, пожалуйста, ваши претензии чуть громче – чтобы их слышала не только ваша соседка.

Светловолосая девушка заметно смущается, но отвечает довольно уверенно:

– Маркиза Мариса Лесанж. Простите, ваша светлость, если я невольно вызвала ваше раздражение, но я полагаю (и не стыжусь повторить это во всеуслышание), что наши с герцогиней Пикард титулы дают нам право самим выбирать себе место за столом, а не смешиваться с теми, чей ранг значительно ниже.

При этих словах Арлет краснеет и начинает старательно ковыряться в гусином паштете на своей тарелке. Похоже, к подобному выпаду подруги она оказывается не готова. А учитывая, что однажды она уже проштрафилась, то и поддерживать Марису не спешит. А вот другие девочки в ответ на это возмущенно перешептываются.

– Вы имеете право на собственное мнение, мадемуазель! – признаю я. – Но я бы хотела, чтобы не только вы, но и все присутствующие осознали общее правило – в стенах нашей школы вы все находитесь в равном положении. Ни я, ни ваши учителя не станут делать между вами различий. И требовать к себе особого отношения никто из вас не сможет. Если кого-то не устраивает подобное положение дел, то скажите это сразу – таковым лучше поискать для себя другое учебное заведение.

Я выжидательно смотрю на маркизу. И не только я.

Мадемуазель Лесанж хмыкает, показывая свое отношение к подобному правилу, но с протестами решает повременить.

– Как изволите, ваше сиятельство, – отвечает она и возвращается к еде.

Признаться, я предпочла бы, чтобы среди учениц не было столь титулованных особ – тогда остальные девочки чувствовали бы себя куда комфортнее. Но что есть, то есть.

Не удивительно, что после такого ужина у меня появляется головная боль.

– Я принесу вам чаю с мелиссой, – предлагает Дениз. – А на ночь нужно непременно выпить теплого молока – отличное средство от бессонницы.

Как ни странно, но молоко помогает (а может, сказывается усталость от многочасового общения с этой разношёрстной компанией), и я засыпаю довольно быстро.

Сначала мне снится мой настоящий мир. Старенькое здание школы, в которой я проработала почти четыре года. Кабинет с тремя рядами низеньких парт. И мои шумные озорные четвероклашки.

Хотела бы я сейчас вернуться к ним? Даже не знаю. Теперь, когда я понемногу начинаю осваиваться здесь, я уже не рвусь обратно прямо сейчас.

Скучать по крохотной однокомнатной квартирке на окраине города, за которую по ипотеке еще расплачиваться полтора десятка лет? Или по школьным педсоветам, на которых истеричка-завуч каждую неделю устраивает показательную порку молодым педагогам? Или по своему прежнему облику – отнюдь не модельному, надо признать? Ну уж нет!

А вот перед родителями мне ужасно стыдно. И хотя перемещение случилось не по моей воле, я чувствую свою вину перед ними. За то, что редко писала, звонила, приезжала. Хотя я всегда была именно бабушкиным ребенком – ни с мамой, ни с папой особо доверительных отношений у меня никогда не было. Да и некогда им было нас, ребятишек, особо ласкать да выслушивать – большое хозяйство, тяжелый деревенский труд.

Надеюсь, когда они встретятся с Эжени и догадаются, что она – это не я, они не отправят ее в психушку. И, может быть, ее история поможет им понять, что бабушка когда-то тоже говорила правду. А если у меня появится возможность передать им весточку, я непременно сделаю это.