Однажды в театре граф Лесток вошел в нашу ложу; за минуту до того мы видели, как он, жестикулируя, оживленно говорил с императрицей в ее ложе. Он сказал нам, что государыня была очень разгневана тем, что мы с матерью имеем долги; что она назначила для меня в день моего обручения сумму в тридцать тысяч рублей на мое содержание; что, будучи еще великой княжной, она никогда столько не имела и что, несмотря на это, как ей известно, у меня уже были долги. Она была очень раздосадована этим и, как он говорил, казалась очень разгневанной. Я извинялась как только могла и сказала ему, что получила еще только пятнадцать тысяч рублей за первые шесть месяцев и то, что я была должна, будет уплачено в конце года. Но он высказал мне все упреки, какие императрица, очевидно, поручила ему передать.

У меня тогда было долгов от двенадцати до тринадцати тысяч рублей, не более.

Дело в том, что у меня не было бы ни гроша долгов, если б я не делала постоянно подарков матери, графине Румянцевой, великому князю и множеству людей. Я была тогда так щедра, что если кто хвалил что-нибудь мое, то мне казалось стыдно ему этого не подарить. Эти подарки не нравились императрице, и она была права, я могла бы без этого обойтись; но, взяв однажды эту привычку, я уже не бросала ее до своего восшествия на престол; однако я ее сокращала, смотря по обстоятельствам. Эти подарки вытекали из твердого принципа, из врожденной расточительности и презрения к богатству, на которое я никогда иначе не смотрела, как на средство доставлять себе то, что нам нравится.

Вот рассуждения или, вернее, заключения, которые я сделала, как только увидала, что твердо основалась в России, и которые я никогда не теряла из виду ни на минуту:

1) нравиться великому князю,

2) нравиться императрице,

3) нравиться народу.

Я хотела бы выполнить все три пункта, и если это мне не удалось, то либо желанные предметы не были расположены к тому, чтоб это было, или же Провидению это не было угодно; ибо поистине я ничем не пренебрегала, чтобы этого достичь: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность – всё с моей стороны постоянно к тому было употребляемо с 1744 по 1761 год. Признаюсь, что когда я теряла надежду на успех на первом пункте, я удваивала усилия, чтобы выполнить два последних; мне казалось, что не раз успевала я во втором, а третий удался мне во всем своем объеме, без всякого ограничения каким-либо временем. Следовательно, я думаю, что довольно хорошо исполнила свою задачу.

Этот план окончательно сложился в моей голове в пятнадцатилетием возрасте без чьего-либо участия, и самое большее, что я могу сказать, так это то, что он был следствием моего воспитания. Но если я должна сказать искренно, что я думаю, то я смотрю на него как на плод моего ума и моей души и приписываю его лишь себе одной; я никогда не теряла его из виду. Всё, что я когда-либо делала, всегда к этому клонилось, и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть.

Осенью великий князь захворал корью, что очень встревожило императрицу и всех. Эта болезнь значительно способствовала его телесному росту; но ум его был всё еще очень ребяческий. Он забавлялся в своей комнате тем, что обучал военному делу своих камердинеров, лакеев, карлов, кавалеров (кажется, и у меня был чин); упражнял их и муштровал, но, насколько возможно, это делалось без ведома его гувернеров, которые, правду сказать, с одной стороны, очень небрежно к нему относились, а с другой – обходились с ним грубо и неумело и оставляли его очень часто в руках лакеев, особенно когда не могли с ним справиться. Правда, было ли то следствием дурного воспитания или врожденной наклонности, но он был неукротим в своих желаниях и страстях. Мне часто еще придется говорить о нем, а потому я ничего к этому не прибавлю, разве лишь то, что тогда я была поверенной его ребячеств и что не мне было его исправлять; я не мешала ему ни говорить, ни действовать.