Семнадцатого июля 1744 года императрица праздновала в Москве мир со шведами, заключенный, кажется, за год до того. Для этого она опять отправилась в Кремль, оттуда – после торжественного молебствия – в Грановитую палату, или старинную аудиенц-залу, где раздала множество повышений и наград. Вот те, о которых я помню; многих других я забыла. Фельдмаршал Ласси получил шпагу, осыпанную брильянтами; вице-канцлер граф Бестужев был сделан великим канцлером; камергер Воронцов – вице-канцлером и графом; камер-юнкеры Гендриков, Скавронский, Чоглоков – камергерами; графиня Румянцева и Нарышкина – статс-дамами; княжна Кантемир, дочь принцессы Гессенской, – камер-фрейлиной; Брюммер, Лесток и Румянцев – графами; двое первых возведены в графское достоинство Карлом VII, императором Римским, а последний – императрицей.

Мой двор был составлен, и вот те, которые находились при мне: князь Александр Михайлович Голицын, в настоящее время фельдмаршал, был сделан моим камергером вместе с графом Ефимовским и графом Гендриковым-младшим, а в камер-юнкеры мне дали графа Захара Григорьевича Чернышева, в настоящее время генерал-аншефа и вице-президента Военной коллегии; Вильбуа, впоследствии генерал-фельдцейхмейстера, и графа Андрея Бестужева, сына великого канцлера. После того как этот мир был торжественно отпразднован балами, маскарадами, фейерверками, иллюминациями, оперой и комедиями в течение по крайней мере восьми дней, императрица отправилась в Киев. Великий князь и мы с матерью выехали за несколько дней до нее.

Во время этого путешествия возникла в нашей свите большая распря, и вот что дало к ней повод. У великого князя была своя карета, в которой ему следовало быть с его гувернером Брюммером, обер-камергером Берхгольцем и обер-егермейстером Бредалем, – с людьми, назначенными для его воспитания. Я была в своей карете с матерью, графиней Румянцевой и Каин, фрейлиной матери.

Великий князь, скучавший в своей карете с педагогами, захотел поехать с матерью и со мною и приглашал четвертым кого-нибудь из кавалеров свиты. Большей частью это были либо князь Голицын, либо граф Чернышев, мои кавалеры, которые были тогда такие же живые и ветреные, как и мы. Матери, в свою очередь, было скучно одной с тремя детьми во время такого длинного путешествия, и, чтобы всех удовлетворить, она выдумала взять одну из повозок, которые были с нашими постелями. Она велела положить туда доски и подушки, так что на них могли усесться от восьми до десяти человек. Когда эта повозка была готова, мы не хотели больше ее покидать, и кроме матери, великого князя и меня туда сажали только того, кто мог всего больше нас позабавить и развлечь, и с утра до вечера мы то и дело смеялись, играли и резвились. Но так как графиня Румянцева, Брюммер, Берхгольц и Каин никогда туда не допускались, то они очень разобиделись, порицая, критикуя и ворча из-за всего, что бы мы ни делали. Они ехали все четверо в одной карете, где, между тем как мы забавлялись, они взаимно поддерживали дурное расположение духа, разжигая друг друга на наш счет. Наша повозка это знала, но ни во что не ставила.

Мы миновали Серпухов, Тулу, Севск и въехали в Украину, где, миновав Глухов, Батурин, Нежин, мы прибыли в Козелец, в котором граф Разумовский велел выстроить очень большой дом. Там мы ждали в течение трех недель императрицу. На каждой станции было по восемьсот лошадей. Императрица тратила много времени на остановки, а также шла пешком и ездила очень часто на охоту. Наконец 15 августа она приехала в Козелец. Там постоянно только и было, что музыка, балы да игра, которая заходила так далеко, что иногда на разных игорных столах валялось от сорока до пятидесяти тысяч рублей.