Недолго был я праздным, и мне дана конно-артиллерийская рота: назначение для молодого человека чрезвычайно лестное, ибо в России тогда был один конный баталион, состоявший из пяти рот. Этому способствовал приятель мой, заботившийся о свободе моей посредством гр[афа] Кутайсова (который легко мог иметь в том успех; но мне надлежало обратиться к нему с письмом, в котором было бы изображено положение мое самым трогательным.

Он говорил, что изберет благоприятную минуту доложить ему о том и может наперед поздравить меня с свободою. Неблагорассудительность молодости истолковала мне поступок низким, и я даже не отвечал приятелю на письмо. Я просидел в Костроме лишний год до кончины императора!).

Когда граф Аракчеев назначен был инспектором всей артиллерии, по неизвестным мне причинам подпал я полной его немилости и преследованию. В самом производстве в чин сделана была мне преграда, и на которую я не мог жаловаться, ибо когда по старшинству надлежало дать мне чин, он приглашал из отставки и в списке ставил впереди меня.

Я помышлял уже оставить службу, и конечно не встретил бы затруднений в том, но дабы при отставке обратить на себя внимание и, может быть, найти возможность объяснить причину, понуждающую меня к этому, я прибегнул к странному способу: по осмотре роты моей инспектором конной артиллерии генер[ал]-майором Богдановым[24] я подал ему рапорт, что отец мой, будучи немолодых лет, имея меня единственного сына и состояние расстроенное, желает, чтобы я находился при нем, что, ускоряя несколькими месяцами подание прошения вопреки установленного на то время, я не только не почитаю себя вправе воспользоваться при увольнении чином, но, будучи семь лет подполковником, прошу отставить меня майором.

Инспектор, хороший мой приятель, склонял меня взять обратно рапорт, справедливо называя его бумажным, но я не согласился, и он должен был представить его графу Аракчееву. Рота моя расположена была тогда в Вильне, где военный губернатор барон Беннигсен был в то же время начальником литовской инспекции, [к] которой я принадлежал; знавши меня с самых молодых лет моих, он оказывал мне особенное благорасположение, и я уверен был в благоприятном отзыве его, если бы поручено ему было освидетельствовать, в полном ли я разуме?

Этого я должен был ожидать непременно, но граф Аракчеев написал мне собственноручно весьма благосклонное письмо, изъявляя желание, чтобы я остался служить. Я исполнил волю его и не раз имел причину раскаиваться…

Со смертию императора Павла I множество несчастных увидели конец бедствий, в числе коих и я получил свободу. По справедливости время сие могу я назвать возрождением, ибо на 21-м году жизни содержался я под караулом, как преступник; найден невинным и обращен по именному повелению на службу; взят менее нежели через две недели, вторично; исключен из списков как умерший; заключен в С.-Петербургскую крепость и впоследствии отправлен в ссылку в Костромскую губернию, где начальством объявлено мне вечное пребывание[26].

Всемогущий, во благости своей, царям мира, равно как и нам, положил предел жизни, и мне суждено воспользоваться свободою. Радость заставила во мне молчать все другие чувства; одна была мысль: посвятить жизнь на службу государю, и усердию моему едва ли могло быть равное. Я приезжаю в Петербург, около двух месяцев ежедневно скитаюсь в Военной коллегии, наскучив всему миру секретарей и писцов.