Через минуту самые отчаянные начали удивленно заглядывать в открытую дверь Олиной квартиры.

Вид, открывавшийся прямо в коридоре, был великолепен. Обувь была разбросана, на ламинате валялись расчески, ключи и помады, с вешалки попадали вещи, пакет с мусором, предусмотрительно вынесенный Олей к дверям, чтоб не забыть захватить перед уходом, был растоптан, разорван, а его содержимое – размазано по всему полу.

– Что случилось? – робко поинтересовалась одна из бесстрашных старушек, сунув нос аккурат в эпицентр событий.

– Случилось? – взревела дама, на секунду отпустив Олю. – Случилось! Случилось! Она! (Дама показала негодующим пальцем на Олю.) Она! Невинного ребенка! Совратииила!

Где-то послышался придушенный смешок.

Лица слушателей стали предельно любопытными. Мадам, почувствовав, что нашла аудиторию, отпустила Олю и начала вещать на публику. Публика была безмерно благодарна. Сходить за попкорном все прибывающей публике мешала только боязнь пропустить интересное.

– Да вы знаете, кто она? – визжала дама, показывая на красную растрепанную Олю, и, вложив максимум негодующей драмы в голос, продолжила:

– Пррроститутка!

Раскатистое «ррр» Оля запомнила особенно четко.

Все внимательно посмотрели на Олю. В задних рядах зашушукались.

Не то чтобы никто из соседей не догадывался об Олином образе жизни. Трудно притворяться паинькой, когда к тебе каждый день ходит новый мужчина. Но одно дело – догадываться, а другое – знать наверняка.

Фиаско было полным.

Деморализованная Оля попыталась пискнуть, но ее срывающийся голос сразу потонул в раскатистом контральто разъяренной бабищи.

– Она, – дама зачем-то пустила истеричную слезу, – она моего мальчика затащила, изнасиловала, а мальчику всего пятнааадцать. Моего мальчика! За деньги! Совратила!

Смешок на заднем плане стал коллективным. Следом за смешком чей-то неуверенный голос решил уточнить:

– Так подождите! Как это – за деньги совратила? Она ему денег, что ли, дала? И что, он взял?

Почти десять любопытных пар глаз уставились на виновника событий.

Пятнадцатилетний виновник, ростом выше мамы на полголовы, пунцовый от стыда, явно хотел то ли мимикрировать под окружающую обстановку и полностью слиться со стеной, то ли вообще дематериализоваться подальше от этого весьма приятного места.

– Он ей! Ооон! Полторы тысячи отдал! – истерила мамаша.

– Не понял, – уточнил все тот же голос, – а как это? Он ей дал, а она – совратила? А кто проститутка тогда?

– Гадина такая! – снова завопила дама, не обращая внимания на вопрошавшего. – Ну подожди, гадина! Я тебе устрою!

Публика хихикала и рассматривала попеременно то Олю, то мальчика. У смелой старушки проснулся голос:

– А я всегда догадывалась, кто она! Я всегда! – торжествующе заявила бабка, наступая на Олю.

Оля пятилась на кухню.

Дама, внезапно поняв, что внимание, до сих пор предназначавшееся только ей, теперь перехвачено старушкой, в злости сорвала последний оставшийся висеть на вешалке жакет и швырнула его на пол.

И тут, при виде того, как дико обошлись с любимым жакетом, купленным за немалые деньги, у Оли пробился настоящий голос, а с ним и злость.

– А ну пошла отсюда! – заорала Оля. – А ну пошла со своим недоноском!

И сделала шаг в сторону дамы. Старушка испуганно метнулась к выходу.

Дама поняла: девочка настроена серьезно. Слушатели, почувствовав тайфун, начали пятиться задом к лестнице.

– Вышли все! – закричала Оля и ринулась выпихивать толпу.

– Я тебе устрою, я тебе устрою, прроститутка! – в последний раз истерично заявила дама, схватила за руку бордового сынка и потащила его в дверь, через толпу соседей. – А ну пошли!