– Послушайте, – спросил я Роджера, – вы христианин?

– Да, – ответил он, – я католик.

Мормоны неодобрительно переглянулись.

– И аккуратно посещаете воскресные обедни?

– Конечно.

– И искренне верите в рай и ад?

Роджер посмотрел на меня озадаченно:

– Я верю всему, чему учит святая церковь.

– И любите ближних своих, как нам завещал Иисус?

Вытянув шеи, пассажиры и малайцы внимательно прислушивались к нашей беседе.

– Ну да, – подтвердил Роджер.

– Почему же вы преступаете все христианские заповеди?

– Нас вынудили, – возразил малаец. – Нашу страну угнетают.

– Разве это делаем мы, американцы?

Малаец промолчал, зато где-то снаружи послышался рев автомобильного мотора, потом истошно взвыла сирена.

– Это солдаты, – сказал я. – Они окружают поезд.

Теперь все смотрели на малайцев. И надо отдать им должное, услышав про солдат, они сразу повеселели. Роджер даже произнес: «Прекрасно», и шрам на его щеке дрогнул. «Этого мы и хотели». Он добавил еще какое-то словцо, прозвучавшее, возможно, как тодью, но я его не разобрал.

– Иди сюда. – Роджер поманил меня к двери.

Я приблизился, и Пауль незамедлительно привязал меня капроновым шнуром к цепи, на которой, как на растяжках, висели цилиндры со взрывчаткой. Попробуй я вскочить, от нас ничего бы не осталось. Хорошо еще, что я мог сидеть на скамье. Не самое лучшее быть привязанным к взрывному устройству, но все-таки я мог хотя бы сидеть, это утешало.

– Ослабьте узлы, у меня затекут руки.

Пауль засмеялся, но Роджер кивнул, и узлы были ослаблены.

– Пауль! Йооп! – приказал Роджер. – Вы останетесь в вагоне. Если кто-то захочет уйти или сорвать газету с окна, стреляйте без предупреждения.

И увел своих людей в тамбур.

Только сейчас я увидел еще одного человека.

Раньше его скрывала высокая спинка кресла. Но теперь он сидел прямо напротив меня. Он был тощ и нескладен. Плащ, а скорее, длинное пальто, он, свернув, держал на коленях. Больше при нем ничего не было – ни сумки, ни чемодана. На бивера он вовсе не походил. Невыразительный, весь какой-то серый, но не бивер, нет, не бивер.

За окнами ударило несколько выстрелов. Стреляли поверх вагона, ни одна пуля не влетела в салон, но кто-то из малайцев крикнул из тамбура:

– Приведите того, который с усиками!

Пауль рывком сдернул с сиденья усатого франта.

Тот чуть не упал, но все же удержался на ногах. Вид у него был униженный и больной – наверное, он расплачивался за недавнее пьянство. Опасливо прислушиваясь к длинной пулеметной очереди, он прошел к выходу и исчез вместе с Паулем за сомкнувшимися дверями. Йооп из угла настороженно следил за пассажирами, но никто не шелохнулся. В соседнем вагоне резко ударили три выстрела.

Это первый, мрачно подумал я.

Кисти рук были связаны, но пальцами я шевелить мог.

Вот ими я теперь и шевелил – чем еще заняться? На сиденье рядом со мной валялась дешевая авторучка – из тех, что заправляется баллончиками. Наверное, ее оставил кто-то из малайцев. Я дотянулся до нее. Надо же было чем-то заняться. Жизнь вообще занятие не из самых приятных, а нам, судя по всему, предстояло долгое ожидание. Я даже посмотрел на своего соседа – опора малая, ненадежная. Столь же ненадежными выглядели и остальные. Я машинально вертел в пальцах ручку. Все, что я мог, – дотянуться ею до светлой кожи кресла. Ну да, оставлю свое имя. Джек Берримен поймет. Прогулка, фыркнул я не без презрения, будто шеф был в чем-то виноват. И машинально вывел на светлой коже правильный круг, снабдив его мелкими лучиками.

Солнце – золото. Тело пурпурное, муж зрелый, свет горний.