Рыбу он увидел сразу – еще сверху, еще не спустившись к воде. Рыба была велика – локтя два, а то и два с половиной в длину, и лежала на песке возле самого уреза воды. Наверное, штормом ее ударило о скалу, затем выбросило на берег.

Он торопливо спустился, от рыбины вспорхнули две чайки, обе из той их породы, что размером поменьше. Крупные же чайки – размахом крыльев не уступавшие расставленным человечьим рукам – здесь не жили, залетали иногда откуда-то, и, наверное, назывались не чайками, а как-то иначе, но он не знал, как.

Малые же чайки почти ничем не отличались от тех, что кружили над озерами и реками его родины, но жили из-за безрыбья в небольшом числе. Да и он приложил руку к их вымиранию, разорив в поисках яиц все гнезда в расщелинах скал, к которым смог подобраться.

Получается, что истреблял он не родившиеся поколения чаек не зря – налетели бы во множестве, и остался бы от рыбины лишь скелет… А так эта парочка много склевать не успела.

Он подошел, увязая ногами в песке, и понял: безраздельное владение рыбой никак и ничему не поможет, та лежала давно, стухла, омерзительно воняла, и ее поедали черви.

Стараясь дышать через раз, он смотрел на червей, копошащихся в тухлятине – на мясистых и белых, с фалангу пальца размером. Подумал, каковы будут на вкус, если запечь их в костре. Желудок от вида червей начал нехорошо сокращаться, намекая хозяину, что до того, чтобы счесть приемлемой такую трапезу, еще не дошел…

Но он решил ни от чего не зарекаться, и оттащил рыбину подальше от воды, взяв за самый кончик хвоста, чтоб не измараться тухлятиной. Пусть полежит тут, в безопасности от прилива. Еще пара дней без еды, и желудок может изменить свое мнение.

Потом он разделся, и ходил по колено в воде и чуть глубже, пытаясь разыскать крабов и моллюсков. Крабы здесь водились некрупные, но были вкусны. Однако ни одного сегодня найти не удалось, бухточка невелика, а посещал он ее часто. И моллюсков много найти не сумел по тем же причинам, но все же отыскал пять раковин, спирально загнутых, с кулак ребенка размером.

Потянулся за шестой, другого вида и крупной, похожей на две сложенных вместе неглубоких миски, – и тут из-под ног метнулась тень. Рыба, и большая, не меньше той, что валялась на берегу… Отплыла недалеко и замерла, застыла, расцветкой удивительно напоминая скальные обломки, торчавшие из песчаного дна. От поверхности верхний плавник рыбы отделял слой воды в ладонь, не более.

Он быстро, но стараясь не плескать, сходил на берег, за луком и стрелами… Вернулся, долго всматривался, но рыбу так и не увидел. Прошелся туда-сюда, медленно и бесшумно ступая в воде и положив стрелу на тетиву… Но так и не увидел горбатую спину с плавником. Рыбина уплыла на глубину… Хуже того, и большую плоскую раковину не удалось отыскать, возможно, сам присыпал ее невзначай донным песком.

Вернувшись на берег, он с сомнением посмотрел на скалы, отгородившие бухточку от моря. Там тоже мелко, и можно бы сплавать, поискать съедобного… Поразмыслил и не рискнул, – выросший вдали от морей, он и в лучшие свои дни плавал не очень уверенно, а сейчас совсем ослаб от голода и болезни…

Хотя на остров он попал, как раз переплыв бухту, – туда, на скалы, штормовые волны выбросили корабль, когда на борту оставались лишь он да Мэриан…

Добрался, и доставил ее, и свой бесценный тяжеленный мешок, – но тогда делу помогли две или три доски, связанные на манер плотика, – он плыл, держась за него и толкая перед собой…

Он отогнал воспоминания, посмотрел на скудную добычу. Моллюски чуть приоткрыли дверцы, прикрывающие вход в раковины, показали нежную плоть… Желудок от такого зрелища немедленно взвыл и зашелся в приступе резкой боли.