Ошарашенный, я просто кивнул.

– Но нам твоя порядочность только на пользу – добавляет ярких штрихов к светлому облику обыкновенного героя – заулыбался Золотой Мальчик и, еще раз утерев губы платком, помахал официанту и со вздохом напомнил:

– Первые беспорядки Хуракана. Забастовка на фермах. Помнишь после чего все это началось? И что было потом? Читал об этом, историк Амос?

Голову напрягать не пришлось – я многократно читал об этом. Да и в старших школьных классах к нам раза три приходили маститые сурверы, чтобы прочитать скучную до зевоты речь.

– Двенадцатая поправка к девятой статье – произнес я вслух.

– И о чем гласит девятая статья, сурвер? Просвети меня – Инверто откровенно наслаждался нашим разговором.

– Там немало всякого. И в том числе о праве каждого сурвера на публичное высказывание. Двенадцатая поправка как раз относится к пункту статьи о публичных высказываниях – говоря, я одновременно вспоминал, но в памяти нашлось не много.

Политика – не мое. Даже в масштабах нашего крохотного хураканского мирка.

Так я и сказал, предварительно дождавшись пока он сделает заказ обрадованному такому количеству заказов парнишке, после чего добавил несколько пунктов от себя, пойдя на открытую наглость и заказав не только шесть литров воды, но еще пакет с бутербродами и аренду сетчатой сумки, именуемой у нас почему-то «авоськой», для переноски всего этого.

– Политика – не твое – повторил Босуэлл, когда едва не подпрыгивающий от радости официант удалился, успев получить от богатого сурвера десятку предварительных чаевых – Ну и зря, Амос, очень зря. Именно политики решают все в Хуракане. Они определяют наше будущее на поколения вперед. И именно их максимальный консерватизм вынудил мыслящих также, как и я предшественников создать партию ВНЭКС.

– Пусть так – ответил я – Но мне это никогда не было особо интересно.

– Я догадывался об этом – кивнул он – Впрочем, что тут догадываться? Твой выбор профессии, уж прости, но крайне банален и предсказуем. Только не обижайся!

– Да я и не думал – сказал я – Мне многие так говорили. Я ведь с детства мечтал стал историком.

– И в какой-то мере ты им стал – я о твоей работе чистильщика – он снова обезоруживающе улыбнулся, без слов прося не сердиться на эти слова.

– Не совсем понимаю… или вообще не понимаю, честно говоря. У меня не получилось стать историком.

– Почему же? Вполне себе получилось – возразил он – Кто такие историки? Ответ прост – это те, кто копается в прошлом, а их ближайшие коллеги и чуть ли не родственники – археологи. И те и другие вскрывают пласты прошлого, чтобы выяснить, как и чем люди жили в незапамятные времена, кого убивали, кого защищали, кому молились, что ценили и чего боялись, как чумы. А ты в качестве чистильщика как раз и трудишься в сточных коллекторах над тем, что оставили после себя жители Хуракана – плесень, фекалии, мусор и все прочее. Ты тоже вскрываешь пласты и поневоле изучаешь их. Но это так… лирика слов… А правда жизни в том, что тот, кто живет будущим и жаждет влиять на него, пойдет в политику, а тот, кто дышит прошлым, предпочтет стать историком… или чистильщиком. Я не слишком туманно объясняю?

– Не слишком. Но я не согласен – буркнул я, впервые возразив столь решительно.

– Это почему же?

– Ну… не все люди одинаковые. Некоторые могут стать политиками – а некоторые нет. У всех разные способности и разные наклонности. И не все столь умны и одарены как ты.

– Пусть так – он медленно кивнул – Пусть так. Но к тебе то это как относится, Амос? Ты чем-то отличаешься от меня? Я талантами не блещу. Просто я умею говорить много и увлекательно, научился сверкать улыбкой и хмурить брови, когда надо, научился ярко и харизматично выступать на публике, а еще я всегда умел хорошо врать – но последним даром обладает каждый из нас, но в разной степени совершенства. Я политик, Амос. Не меньше и не больше этого. Захочешь стать таким же как я – станешь. Вот только ты не хочешь.