– Вот как… – мать Геновефа задумчиво поглядела на растерянную девочку. Затем повернулась к заведующей приюта: – Сестра, ты всегда отличалась познаниями в событиях прошлого. Не подскажешь, как звали жену Тодарика Первого?

– Ирмхильда Прекрасная, – с готовностью ответила сестра Кунигунда. – Летописцы ещё называли её божественной и сравнивали с самой богиней Бригит, девичьей ипостасью Триединой Госпожи… А почему ты вспомнила про Тодарика, матушка? – вдруг насторожилась она.

– Так, красота вашей обители навеяла… – иронично хмыкнула настоятельница и снова повернулась к больной: – Негоже человеку жить без имени, словно дикому зверю. Отныне нарекаю тебя Ирмхильдой – пусть это славное имя принесёт тебе счастье, дитя! – мать Геновефа коснулась ладонью бледного лба девочки. – Теперь отдыхай, набирайся сил. А завтра отправишься со мной в Никею. Я забираю тебя в свою школу…

– Завтра? Как завтра? – сестра Кунигунда до того разволновалась, что посмела прервать мать-настоятельницу. – Она же ещё очень слаба!

– Слаба, но уже совершенно здорова. Ей нужен лишь свежий воздух, хорошее питание и побольше солнца. А я не могу ждать – мне давно пора быть дома, дел накопилось невпроворот! – с этими словами настоятельница степенно поднялась на ноги. – Проводи меня в мои покои, сестра, хочу отдохнуть…

И тут кто-то дёрнул её сзади за рукав. Мать Геновефа, никак не ожидавшая такой дерзости, резко обернулась: перед ней стояла ещё одна девочка, до этого, видимо, таившаяся в тени оконной ниши – серое платье воспитанницы позволяло остаться незамеченной. Она была тоща и мала ростом, коротко остриженные волосы торчали неровными буро-серыми пучками, щёки впалые, под глазами круги. А глаза, большие и ясные, редкого светло-карего оттенка, умоляюще глядели на важную гостью.

– Что такое? – строго спросила мать-настоятельница. – Ты кто?

– Прости Триединой ради, матушка, недоглядели! – всплеснула руками сестра Кунигунда и засуетилась, запыхтела, тщетно пытаясь протиснуться в угол за кровать и схватить нарушительницу порядка. – Это вторая наша бедняжка, тоже после взрыва к нам попала – и тоже без памяти!

– Но что она делает в больнице? – требовательно осведомилась мать Геновефа, внимательно вглядываясь в лицо второй девочки. – Она не выглядит больной, хотя подкормить бы не помешало…

– Так она почти ничего не ест, матушка! И почти не спит – всё сидит около… Ирмхильды, за руку её держит. С тех самых пор, как их привезли из Сингидуна, считай, ни на шаг он больной не отходит!

– Получается, они знакомы? – настоятельница наклонилась к странной девочке. – Вы родственницы или, быть может, подруги?

Девочка молча помотала головой, затем так же молча кивнула, не отрывая от гостьи умоляющего взгляда.

– Матушка, она не разговаривает, ну то есть совсем – немая она, – сбивчиво пояснила сестра Кунигунда. – Но понимать всё понимает, это точно. И сообразительная очень – ухаживает за больной не хуже опытной сиделки…

– А как её зовут, тоже не знаете?

– Откуда же знать, матушка…

– А что с её волосами?

– Так мы всех детей, что к нам привозят, остригаем сразу, чтоб заразу никакую не занесли – так положено… Только эту вот красоту пожалели, рука не поднялась… – старшая сестра скосила взгляд на роскошные кудри больной.

А сама больная, наречённая Ирмхильдой, смотрела на высокопоставленную посетительницу с отчаянной надеждой.

– Не понимаю… Чего они обе от меня хотят? – занервничала мать Геновефа. Вынести двойную мольбу этих глаз, карих и синих, было просто невозможно.

– Похоже, они просят, чтобы их не разлучали, – осторожно предположила сестра Кунигунда. – Говорят же, что беда сближает людей больше, чем счастье. Обе девочки сиротами остались – никто ведь их, бедняжек, не хватился, никто не искал. Остальных-то детишек давно родственники разобрали, как только они на поправку пошли…