«Ничего, совсем не задавят, – отвечал ее непробиваемый братец, – приходи к нам в контору, у нас как раз секретарша рожать пошла! Троепольский орал на всю контору. Давай, Галка! Я тебя возьму».

Но одна мысль о том, что она пойдет на работу – да еще секретаршей, прислугой, девочкой на побегушках! – внушала ей отвращение и ужас. Брата она уже почти ненавидела – как он смеет предлагать ей подобную дикость?! Она окончила университет, она человек «с университетским образованием», и работу ей надо соответствующую – красивую, не требующую усилий, такую, чтобы все могли смотреть на нее и восхищаться ею! Какая еще секретарша!

Брат отвязался от нее, потому что она заплакала, а он не выносил женских слез. Но на этот раз плакать ей пришлось довольно долго. Между затяжными детскими всхлипами ее вдруг поразила ужасная мысль – ибо она всегда рыдала и думала о своем. Неожиданно она поняла, что в следующий раз ее рыдания не помогут. Федя даже не смотрел на нее, таращился в свой компьютер, качал ногой в стоптанной тапке.

Она рыдала, а он качал ногой!

Она унижалась, а он смотрел в компьютер!

Она просила, а он раздумывал, дать денег или не дать – вполне мог и не дать!

А потом ему позвонили, и Галя поняла, что дело плохо – совсем. Просто хуже некуда. Брат говорил две минуты, и моментально вытолкал Галю взашей, и денег дал, даже немножко больше, чем она просила, – все из-за звонка.

Она растерялась. Она не знала, что предпринять. Она начала было его расспрашивать, но Федор весело и решительно выставил ее за дверь, так и не ответив ни на один ее встревоженный вопрос.

«Ты должен быть осторожен, – умоляюще сказала она на прощание. – Очень, очень осторожен! С такими вещами не шутят, это… опасно!»

«Я и не шучу», – уверил он очень серьезно, и Галя ему поверила. Он не шутил.

Она ушла от него с явственным ощущением неотвратимости надвигающейся катастрофы и сознанием, что нужно что-то срочно предпринять – такое, что образумило бы ее несчастного брата.

Только… что? Что?!

Советоваться с дочерью было бессмысленно – она глупа, хоть и очень хороша собой. Впрочем, может быть, она так хороша собой именно потому, что глупа.

С матерью? Она еще глупее, чем дочь.

И Галя посоветовалась с Толиком.

Толик был ее любовником много лет – верный, славный, проверенный Толик, гораздо более надежный, чем самый преданный муж. Толик подумал и подтвердил, что дело плохо.

А потом… потом…

Галя поднялась со стула, зачем-то передвинула его к окну, потом вернула на место и поставила в раковину кружку. Смотреть на свое отражение ей больше не хотелось, словно она боялась увидеть там нечто такое, что свело бы ее с ума – вполне могло.

На засыпанном крошками кухонном столе валялись какие-то мятые бумажки, вытряхнутые Лерой из сумки. Она была патологической неряхой, ее дочь. Галя некоторое время раздумывала, что делать, – соблазн оставить все, как есть, был велик. Лерка приедет ночью, есть, пить и скандалить не будет, а завтра утром придет домработница и… что-нибудь придумает. Галя очень любила это выражение.

Федя «что-нибудь придумает», и деньги появятся как по мановению волшебной палочки.

Мама «что-нибудь придумает», и маленькая Лера целую неделю, а то и две, поживет с бабушкой, чтобы Галя могла спокойно отдохнуть.

Домработница тоже «придумает», и белье постирается, суп сварится, посуда помоется.

Чем разгребать этот дурацкий стол в неаппетитных крошках, гораздо лучше… полежать часок в ванне. Правда же лучше?

А если Лерка приедет раньше? Увидит, что мать даже чашку не помыла, разорется, и не остановить ее будет – вся в отца.