– Мы получили отчет о произошедшем в понедельник ДТП.

– И? – без всякого интереса спросил Мельберг. Автомобильные аварии относились к рутине.

– Ну… там, похоже, имеются кое-какие неясности.

– Неясности? – Тут уже у Мельберга проснулся интерес.

– Да, – ответил Патрик, глядя в бумаги, как и в кабинете Мартина. – У жертвы имеются отдельные повреждения, которые нельзя отнести на счет аварии. Кроме того, к моменту крушения Марит была уже мертва. Алкогольное отравление. Шесть и одна десятая промилле в крови.

– Шесть и одна десятая? Ты шутишь?

– К сожалению, нет.

– А что там за повреждения? – спросил Мельберг, наклоняясь вперед.

Патрик помедлил.

– У нее раны во рту и вокруг губ.

– Вокруг губ, – скептически произнес Мельберг.

– Да, – словно оправдываясь, ответил Патрик. – Это не много, я понимаю, однако, учитывая то, что все дружно заявляют, будто она вообще не пила, а у нее такое колоссальное содержание алкоголя в крови, мне это кажется подозрительным.

– Подозрительным? Ты хочешь, чтобы мы начали расследование только потому, что тебе мерещится нечто подозрительное?

Мельберг поднял бровь и посмотрел на Патрика. Ему это не нравилось, основание казалось слишком слабым. С другой стороны, если прежние странные идеи Патрика себя оправдывали, то, может, стоит ему не мешать. Под напряженным взглядом подчиненного он с минуту подумал и наконец сказал:

– Ладно. Потрать на это несколько часов. Если вы – ведь я полагаю, ты потащишь за собой Мулина – обнаружите какие-либо признаки того, что дело нечисто, валяйте, продолжайте. Но если ничего толкового с ходу не найдете, то я не желаю, чтобы вы попусту тратили время. О’кей?

– О’кей, – с явным облегчением согласился Патрик.

– Ладно, тогда отправляйся работать, – распорядился Мельберг, махнув правой рукой. Левая уже опускалась к нижнему ящику.

Софи осторожно вошла в квартиру.

– Ау! Керстин… ты дома?

В квартире стояла полная тишина. Софи уже успела проверить – на работе Керстин не было, она сказалась больной. Ничего удивительного – Софи саму, принимая во внимание обстоятельства, освободили от школы. Но где же она может быть? Софи стала обходить квартиру, но слезы хлынули потоком, и девушка, кинув рюкзак на пол, села прямо посреди ковра в гостиной. Она закрыла глаза, пытаясь не видеть того, что сейчас причиняло ей такую боль. Все вокруг напоминало о Марит. Сшитые ею занавески, купленная совместно для украшения новой квартиры картина, подушки, которые Софи, полежав на них, никогда не взбивала, чем вечно расстраивала мать. Как Софи с ней ссорилась! Кричала на нее и злилась, потому что та предъявляла требования, устанавливала правила. Но вместе с тем это доставляло Софи удовольствие. Ругань и ссоры приучили ее тянуться к стабильности и упорядоченности. И главное, несмотря на протест, провоцируемый ее подростковым организмом, Софи ощущала уверенность от сознания, что она здесь. Мама. Марит. Теперь остался только отец.

Почувствовав у себя на плече руку, Софи подскочила. Подняла взгляд.

– Керстин? Ты дома?

– Да, я спала, – ответила Керстин, опускаясь на корточки рядом. – Как ты?

– О, Керстин, – только и произнесла Софи, уткнувшись лицом ей в плечо.

Женщина неловко обняла ее. Они, как правило, обходились в общении без физического контакта – когда Марит переехала к Керстин, Софи уже вышла из того возраста, когда детишек принято обнимать и целовать. Однако вскоре ощущение неловкости стало исчезать. Софи жадно вдыхала запах кофты Керстин – это была одна из любимых кофт матери, еще хранившая аромат ее духов. От этого запаха слезы хлынули сильнее, и Софи почувствовала, что на плечо Керстин потекли сопли. Она отодвинулась.