Вдруг я понял, что и на самом деле кто-то скребется в дверь. Стряхнув наваждение, я тихонько встал и подобрался к ней. Снаружи журчал ветер, но это не мог быть он один. И вправду, прошло немного времени, и звук возобновился. Я распахнул дверь и тут же сделал шаг назад.

Там был Джейд. Выглядел он так, будто кто-то заделал все его раны каменной крошкой и ржой; его набили как пугало. Тело стояло на четвереньках – жуткая пародия на человека, – и произносило одну и ту же фразу. Слова выходили сухими, шелестящими, как сквозняк под крышей:

– Убей меня…

Сам окаменевший, я отступал от двери, а он полз за мной, покачиваясь из стороны в сторону, и повторял, повторял:

– Убей меня, убей меня, убей меня, убей меня…

Джейд стал неспешно подниматься. Ветер заполнял его, проникая в отверстия по всему телу, делая из него живой улей. Вместо пчел лезли из глазниц крупинки костяной трухи.

– Убей меня, убей меня, убей меня, убей меня…

Я схватил топор, которым мы разделывали дрова, и одним ударом отсек Джейду голову. В ярких лучах солнца она шлепнулась на пол, как тяжелый плод. Крови на этот раз не было. Только мелкий сор сыпался из разверстой шеи. Ветер утих, как по волшебству.

Я изрубил его на куски (как выяснилось, в нем все же оставалось еще немного крови), сложил в мешок и выбросил в окно.

Меня трясло. В голове роились объяснения, я не мог остановиться ни на одном и сидел, обхватив плечи руками. Потом вскочил как ужаленный, захлопнул дверь и вернулся на то же место. Солнце вставало все выше, заливая комнату желтым светом. Было ужасающе тихо. Я смотрел в одну точку. Потом надоело, и я подошел к окну.

Камни у подножия замка были оголены, мешок лежал на них грязной тряпкой. От его содержимого не осталось и следа.

Я прислушался.

Где-то внизу засуетился ветер. Он обегал все закоулки, пустил в дело каждую щель. Голос за голосом включались в его симфонию, и вот уже весь замок гудел, как адский орган, привечая существо, которое в облаке снежных вихрей поднималось по замковым ступеням. Оно безошибочно определяло дорогу, ибо кто может знать дом лучше его хозяина?

Я взял топор и приготовился ждать.

Бросив последний взгляд за стены, я отхожу от окна. Вой нарастает.

Он возвращается снова и снова, и с каждым разом мои удары слабеют. Может быть, я умираю.

Но конца забаве не будет, ведь мы – я и ветер – стоим на дальних рубежах.

2005

– Мама?!..

Она сидит на кухонном полу. Затылок обращен к вьюге и мраку, плечи уперлись в подоконник, ноги поджаты. Окно распахнуто настежь. Ветер, поскуливая, задувает в комнату рои колючих снежинок. Но отопление работает исправно, и почти все они тают – кроме тех, что проникают ей за ворот свитера или запутываются в волосах. Ее сын мучительно умирает, и она должна страдать, как он… больше него.

Она плохая мать.

Эта мысль закралась в ее душу неделю назад – в коридорчике на втором этаже, где стены отделаны деревом. Она стояла тогда у застекленной двери, той самой, за которой сейчас бредит ее мальчик… если только это не общий их бред. Сквозь узорчатый хаос, вытравленный в стекле за большие деньги, виднелся детский силуэт. Его движения были по-взрослому яростны, он метался хищной тенью, на что-то обрушивался и что-то кромсал.

Открыв дверь, она нашла его таким же, как всегда: милым, неуклюжим пятилетним малышом. Игрушки были раскиданы по полу. У покемонов с роботами вышло побоище, только и всего. Но страха она себе не простила. Она плохая…

– Мама!..

Муж сумел выстроить дом в лесу, вдали от города – зимнюю дачу, большую и удобную. Он провел в этот дом электричество, воду, газ и телефон. Он даже ухитрился выкроить неделю отпуска, чтобы отдохнуть с семьей – посидеть вместе за новогодним столом, сходить с сыном на лыжах раз или два. Не смог он одного: быть рядом, когда мальчик заболел. Когда телефон замолчал, оставив их наедине с пургой. Когда в библиотеке не нашлось ни одного медицинского справочника. Когда стало плевать на его авралы и на его деньги…