«Взгляд на «Тазия» на фестивале в Эдинбурге два года спустя, уже без театрализованного представления, западный зритель волен был сам выбирать по кому у него тазия[63] – по своим близким, по жертвам терактов, по христианским мученикам, узникам концлагерей, заключенным ГУЛАГа. Неподдельная искренность обычных иранцев пленила видных деятелей кино, среди которых были Бернардо Бертолуччи и Жульет Бинош.

Через год Жульет Бинош приняла участие в изящной и изысканной экранизации эпоса, фильме «Ширин» Киаростами, а еще через год получила Золотую пальмовую ветвь за роль в его фильме «Копия верна». Простым итогом этой картины является утверждение, что копия не менее ценна, чем оригинал, если она вызывает у людей подлинные чувства. Следуя этой логике, «Взгляд на Тазия» – экранизация полностью «подлинная», а «Ширин» – полностью искусственная, «профмоб», поскольку все ИЗ женщин, принимавших участие в проекте, – профессиональные актрисы.

В данной картине зритель только «слышит» фильм, не видит его, а смотрит на одухотворенные лица актрис, которые сами выступают в роли зрителей. Актрисы играли 6-и минутный эпизод, представляя себе «некий» фильм о любви и показывая эмоции, которые воображаемый фильм мог бы вызвать. О том, что фильм будет основан на легенде «Хосров и Ширин», Киаростами решил уже после съёмок, и, если этого не знать, можно было бы назвать «Ширин» самой честной экранизацией лирики Низами.

Изображение и звук связаны здесь посредством глубинного содержания поэмы. Киаростами не зря убрал Хосрова из названия. Именно Ширин, а не Хосров и не Фархад является истинным центром легенды. По всей поэме разбросаны черточки, говорящие о ее человеческом достоинстве, чистоте, мудрости и всепоглощающей любви, которая занимает главенствующее место в ее помыслах и действиях. При этом объект любви идеализирован и, казалось бы, не достоин такого высокого чувства. Именно такие женщины, как она, во все времена часто становятся жертвами самообмана, влюбившись в образ, далекий от реальности.

Едва ли можно сомневаться в том, что образ христианки Ширин, как и ее царственной тетки Мани-Бану, навеян образом грузинской Тамары, благородной и мудрой правительницы, о которой, вероятно, Низами был наслышан. Исключительно важным является третий герой поэмы, архитектор Фархад, безнадежно влюбленный в Ширин и не надеющийся на взаимность. Низами наделяет его самыми благородными качествами и богатырской силой. Как и образ Рустама в поэме «Шахнаме» Фирдоуси, его образ, скорее всего, собирательный. Это не один человек, а народ, которому под силу любой подвиг. Именно поэтому в честном бою правителю богатыря никогда не одолеть. Правитель может обманывать народ, как Хосров обманывает Фархада, но рано или поздно придет возмездие – и в итоге Хосров гибнет от вероломной руки собственного сына.

Часто говорят, что персидская поэзия рассчитана на искушенного читателя – поэт Джами (XV в.) собирался, повстречав Низами в раю, выспросить у него про смысл «тысячи смутных мест». Подобное отношение не лишено некого интеллектуального снобизма и вряд ли было свойственно Киаростами, который, скорее, стремился избегать лишнего умствования, и в последнюю очередь думал об искушенности зрителя. Наоборот, он не раз подчеркивал, что без зрителя, неважно, искушенного или нет, фильм остается незавершенным. Именно по этой причине многие из его картин как будто незакончены – зритель завершает их для себя сам. Совет любимого поэта Киаростами, Руми, оказался бы как раз кстати: «Зашей глаза, пусть сердце станет глазом. И этим глазом мир увидишь ты иной».